Владимир Колганов - Булгаков и «Маргарита», или История несчастной любви «Мастера»
«А на другом острове, Принкипо, в настоящем земном раю, среди роз, глициний и магнолий, в лучшем отеле мира сидели, как в концлагере, русские беженцы на английском пайке и играли в карты на коробки „корн биф“ — консервов, проигрывая друг другу свои голодные пайки. С горя они отвинчивали дверные медные ручки и продавали их за гроши на барахолке, чтобы курить и пить турецкую водку.
Старые желтозубые петербургские дамы в мужских макинтошах, с тюрбанами на головах, вынимали из сумок последние портсигары — царские подарки с бриллиантовыми орлами — и закладывали или продавали их одесскому ювелиру Пурицу. Они ходили все одинаковые — прямые, с плоскими ступнями больших ног в мужской обуви, с крымскими двурогими палочками-посохами в руках и делали „бедное, но гордое“ лицо. Молодые офицеры, сопровождавшие этих дам, какие-то Вовочки и Николя — бывшие корнеты лихих гусарских и драгунских полков — „красиво“ проживали деньги своих спутниц…»
Как странно иной раз складывается жизнь и как по-разному реагируют на изменение жизненных обстоятельств люди. Один, позвякивая золотом в кармане, озабочен поисками туалета и крайне удручен тем, что его, оказывается, нет. Другого способно вывести из себя даже отсутствие туалетной бумаги в заведении, называемом гальюном.
А ведь всего-то разница между ними в том, что первый — потомственный дворянин, второй же — сиятельный князь то ли в двадцать пятом, то ли еще в каком колене. Первый эвакуируется из Новороссийска на битком набитом беженцами пароходе, а второй — из Севастополя в солидной компании с Курской иконой Божией Матери и последним главнокомандующим белых войск. А ведь все могло закончиться куда плачевнее, и никакой бумаги не понадобилось бы.
По счастью, через полтора десятка лет сиятельный обнаруживается в артистическом кабаре «Шехерезада», на rue de Liege в Париже, в компании такого же повесы, тоже князя. В «Шехерезаду» ходили на цыган, в «Кормилове» предпочитали ужинать. Причем одному деньги на загул «давала тетя», другого «поддерживала материально» богатая американка Бетти, урожденная Жилетт. Надо полагать, князь был у нее на содержании.
А ведь чуть позже там, в «Шехерезаде», выступала со своими песнями, пела под гитару Анна Юрьевна Смирнова-Марли, урожденная Бетулинская. Внучка камергера Высочайшего Двора, дочь титулярного советника, служившего в Сенате, она родилась в дни Октябрьского переворота. А через год, когда вслед за убийством Урицкого и покушением на Ленина началась «зачистка территории», был арестован и ее отец. После двух месяцев следствия по делу организации, «поставившей себе целью вербовку белогвардейцев на Мурман», в армию Юденича, он был расстрелян. Понятно, что Анна Юрьевна не испытывала ни малейшего почтения к большевикам, однако в годы войны оказалась с ними по одну сторону баррикад, и в мыслях не допуская сотрудничества с нацистами хотя бы для того, чтобы отомстить за смерть отца. Ее называли русской музой французского Сопротивления, гимном которого стала «Песня партизан» (La complainte du partisan). На всю оккупированную Францию звучали тогда по радио Би-би-си написанные ею песни.
Пропуск Анны Марли в Лондоне, 1940 г.
Но князь песен не дождался, вовремя отбыв в Америку.
И вот выясняется, что этот самый князь, у которого была такая заботливая тетя, приходится четвероюродным братом той Надежде Левшиной, которая два года прожила на полупустынном острове, без лекарств, на скудном пайке, среди могил близких ей людей, ожидая в британском лагере для перемещенных лиц, когда же о них вспомнит хоть кто-нибудь в Европе. А в это время жизнь княжеской семьи вливалась, по его словам, в «индивидуальное русло». И в этом «русле» старшая сестра князя, которую по странному совпадению звали тоже Надя, готовилась выйти замуж за офицера лейб-гвардии Конного полка, некоего графа С. Великая княжна Елена Владимировна помогала княжеской семье с устройством: «сначала… в симпатичном отеле „Сплендид“, где подавали хороший кофе с маленькими круассанами», потом… Да ладно, бог с ними.
Подругой князя в середине 30-х годов стала очаровательная Маргарита. На десять с лишним лет старше его, она уже в юном возрасте участвовала в походах Деникина и Врангеля. Эдакий антипод Анки из дивизии Чапаева. Навыки стрельбы из пулемета убежденная фашистка применила, когда в Италию вторглись союзные войска. Не этот ли персонаж вдохновил Булгакова на создание образа ведьмы, мстительной подруги Мастера в последних главах «закатного» романа? Кстати, и сам князь состоял в «почетных фашистах» одного из итальянских городков.
Но вот странное обстоятельство — было время, когда «пулеметчица» числилась в подругах у Цветаевой. Как-то, купив закуски и вина, они с князем пришли к Марине. Квартира в рабочем районе Парижа, везде беспорядок, фотографии без рамок, журналы на полу, а на хозяйке дешевое платье и мужские ботинки — именно на это обратил внимание князь. Тут уж не до стихов…
Сам князь ни стихов, ни песен не писал. Его кумиром был не какой-нибудь писатель, бард или же поэт, а последний главнокомандующий белыми войсками, барон Петр Врангель — «шикарный, благородный человек, символ белой эмиграции». Особенно впечатлили князя три главных принципа внутренней политики — из тех, что готовил для будущей России бежавший из Крыма генерал.
Во-первых, барон допускал захват крестьянами поместных земель, но только постфактум, когда уже ничего с этим не поделаешь. По принципу — кто не успел подсуетиться, пусть локти кусает и ждет следующего случая. Согласно мнению барона, такой де-факто узаконенный захват должен был привести к установлению справедливого порядка, основанного на владении частной собственностью.
Во-вторых, допускалось существование любых партий, но в соответствии с тем же принципом — «кто успел». Предполагалось, что «успевшие» договорятся о принципах взаимодействия — чтобы не было разборок.
И наконец, политическое устройство единой России как федеративного союза должно было опираться на органы власти, избираемые на демократических основах. Увы, за время братоубийственной войны все как-то подзабыли, что есть такое слово — «демократия».
Вам это ничего не напоминает? Мне лично вспоминаются торжественные речи на похоронах, когда всему находят оправдание, лишь бы не оскорбить память любимого покойника. Припоминаются и старания «младороссов» соединить монархию и советскую власть, и «евразийцы», пытавшиеся оправдать Октябрьский переворот в глазах эмиграции национальными особенностями России. Чего только не придумают ради сохранения иллюзии, будто возможно возвращение назад!
