Робин Брюс Локкарт - Сидней Рейли: шпион-легенда XX века
Рейли покорил Кэрил с первого взгляда. Через некоторое время он стал для нее, по словам самой девушки, «чуть меньше, чем Господь Бог, спустившийся с небес на землю». Несомненно, Рейли делал для Кэрил неизмеримо больше, чем могла дать ему девушка, но эта любовь была, возможно, самой возвышенной за всю его жизнь. Он впервые общался с женщиной, не вступая с ней в сексуальные отношения. Сидней оказывал ей финансовую помощь, чтобы она могла продолжать учебу. Деньги он давал с согласия матери Кэрил, а самой девушке объяснял, что просто покупает у нее картины для себя. Получая громадное удовольствие от обсуждения различных религиозных идей, Рейли рассказывал ей о главных догматах буддизма, иудаизма и Русской православной церкви, несмотря на то что Кэрил была привержена католическому вероисповеданию.
Так или иначе, но их взаимоотношения не могли оставаться на уровне платонической любви бесконечно. Длинные огненно-рыжие волосы, совсем такие, как у Маргарет, в сочетании с коротко подстриженной челкой придавали Кэрил неуловимое сходство с классическими изображениями средневековых святых. Как позже писала Кэрил, «все мои предрассудки исчезли прочь, словно сухая трава, охваченная пламенем».
Несмотря ни на что, Рейли никогда не брал Кэрил с собой в путешествия; она оставалась лишь прекрасной частичкой его жизни в Лондоне.
* * *Идея возрождения и активизации контрреволюционного движения в России полностью поглотила Рейли. Первая неудача 1918 года ничуть не смутила агента, и он не оставлял надежду на успех при второй попытке, в большой мере полагаясь на Савинкова. Веря в возможность переворота, британское правительство, однако, считало, что советская система террора и деспотии, какую еще не знала история, проявит себя не один раз. В сведениях, которые поступали в МИД, говорилось, что методы чекистов «сравнимы по своей жестокости разве что только с методами французских революционеров и испанских инквизиторов». Прилагаемые фотоматериалы были настолько ужасающими, что ни одна из газет не осмеливалась их публиковать. Сотни и тысячи ни в чем не повинных людей были казнены с невероятной жестокостью. Коммунисты стали первыми, кто придумал связывать свои жертвы их собственной одеждой. Затем несчастным переламывали ноги и руки, выкалывали глаза, отрезали пальцы, наносили штыком удары и лишь только после этого разбивали топором голову. Мужчин перед смертью кастрировали, большинство женщин, а иногда и десятилетних школьниц, подвергали групповому изнасилованию, некоторым отрезали языки. Сообщалось, что несколько сотен бывших белогвардейцев были связаны колючей проволокой и голыми опущены в погреба-ледники. Сколько же было всего сожженных и похороненных заживо, погруженных на баржи и утопленных, сброшенных в шахты, не мог точно сказать никто. Расстрелянные и обезглавленные считались счастливцами. Распиленных на куски скармливали уличным собакам, лежачих больных в госпиталях рубили топорами прямо на койках. Петроградские каналы, заполненные разлагавшимися трупами, лишь подтверждали правдивость сообщений. Только за один месяц население Петрограда уменьшилось на 100 тысяч человек. Немногим лучше оставалась ситуация и по всей стране. Даже крестьяне безжалостно уничтожались, если пытались протестовать против угона скота. Рабочие, недовольные рабскими условиями труда, приравнивались к саботажникам и расстреливались на месте.
Уголовники всех мастей выпускались из тюрем на свободу, а их места занимали ни в чем не повинные, голодные и испуганные мужчины, женщины и подростки, которые содержались все вместе в душных каменных мешках, кишевших паразитами. В камеры заходили лишь для того, чтобы забрать очередную партию приговоренных к смерти. Несколько сотен офицеров Черноморского флота обварили кипятком, а затем, полуживых, утопили в море. Некоторых старших офицеров привязывали к доскам и медленно, дюйм за дюймом заталкивали в корабельные топки.
Пока ошеломленный мир следил за ужасами, которые система под названием «коммунизм» несла огромной стране, Рейли тщательно продумывал варианты освобождения целого народа от ярма большевистских монстров. Однако в коридорах Уайтхолла все чаще раздавались голоса, не разделявшие его взглядов. Так, представитель Итона, никогда не бывавший в России, видел в Рейли выскочку, которому не должно быть никакого дела до международной политики. Кое-кто из МИ-5 обвинял его в левых настроениях. Слыша этот бред, те, кто хотя бы немного представлял себе разницу между большевиками, меньшевиками и эсерами и знал о приверженности Рейли идеям Савинкова, лишь удивленно приподнимали брови. Кроме того, поползли слухи, что большую часть денег, которые Рейли собрал для финансирования московского контрреволюционного движения, он попросту положил себе в карман.
Но хуже всего было то, что некоторые официальные лица явно выражали свое недовольство работой сотрудников СИС, хотя практически знали об этой работе крайне мало. Казалось, что они просто завидовали той доли политической власти, которой обладала британская разведка. Быть может, Рейли просто набивает себе цену? А кто может поручиться, что этот опаснейший зверь в джунглях шпионажа не двойной агент?
Им удалось посеять семена сомнений даже в душе Камминга, который лучше, чем кто-либо другой, знал о пользе, принесенной Рейли Великобритании. Безусловно, СИ были высочайшего мнения о работе агента, но, как и все остальные, знавшие Рейли, пришли в некоторое смущение, озадаченные таким поворотом событий. В обстановке глубочайшей секретности Камминг заново пересмотрел все прошлые заслуги Рейли, выясняя, что мог скрыть агент в процессе своей бурной деятельности. Грандиозные идеи, вынашивавшиеся человеком, который, похоже, страдал манией величия, были отвергнуты. Но, продолжая изучать характер агента, Камминг столкнулся с непредвиденными трудностями. Анализ его досье показывал, что этот человек соткан из сплошных противоречий: порой он мог быть безжалостным, иногда чувствительным и эмоциональным; в работе и в отношениях с друзьями Рейли казался ровным и дружелюбным; подозрения на недобросовестность в бизнесе исключались. С другой стороны, агент снискал себе славу игрока и бабника, утопающего в непозволительной роскоши, что не совпадало с общими представлениями о частной жизни профессиональных разведчиков, предпочитавших загородные семейные идиллии. В конце концов, Рейли был двоеженцем, возможно совершившим убийство ради достижения собственных целей. Но изумительная смелость агента не вызывала сомнений.
Для Камминга не существовало вопроса, продолжать ли ему «зависеть» от Рейли, его занимало другое – доверял ли агент самому шефу? Шеф опасался, что удар по самолюбию, вызванный провалом в Москве, произвел в характере агента необратимые перемены, которые не позволят ему эффективно работать в дальнейшем. Его ненависть к большевизму граничила с безумием. Обычно после подобных стрессов агент «ломался». После тщательного обдумывания всех факторов Камминг пришел к выводу, что бурная лондонская жизнь Рейли является своеобразной формой реабилитации, но тем не менее целесообразность его дальнейшего использования оставил под сомнением.
