Николай Капченко - Политическая биография Сталина. Том III (1939 – 1953).
В-четвертых, заключение пакта о ненападении стало весьма ощутимым ударом по идее создания единого антисоветского фронта. Фактически были похоронены надежды апологетов мюнхенской политики объединить Германию, Англию и Францию в реализации прожектов, нацеленных своим острием против Советской России. А то, что поборников дальнейшего проведения в жизнь мюнхенского курса было не так уж мало в правящих кругах западных демократий, сомневаться не приходится. Понадобились суровые, даже трагические, исторические уроки, чтобы в западных демократиях осознали всю гибельность политики поощрения гитлеровской агрессии и всю бесперспективность попыток канализировать ее на Восток. И одна из важных исторических заслуг Сталина как раз и состоит в том, что он сумел в столь сложной международной обстановке выбрать пути наиболее эффективной защиты национальных интересов страны.
В-пятых, Сталин исходил из того, что заключение пакта о ненападении внесет серьезный разлад в странах – поборниках создания единого фронта борьбы против СССР. То обстоятельство, что империалистические державы вступили в схватку друг с другом, – это, по убеждению генсека, вполне лежало в русле советских интересов. И в данном случае Сталин не вносил ничего нового в свою общую внешнеполитическую концепцию, поскольку он постоянно подчеркивал, что межимпериалистические противоречия (по его терминологии; кому не по душе такая якобы устаревшая терминология, может воспользоваться понятиями иного рода – великие мировые державы и т.п.) играют на руку делу социалистического строительства, ввиду чего, мол, СССР заинтересован в обострении этих противоречий до любой степени накала, вплоть до войны.
Здесь следует сделать критическое замечание по адресу Сталина. Он не учел, что сам характер противоречий между великими державами во многом изменил свою природу и свои имманентные качества. Речь шла уже не столько о межимпериалистических противоречиях (полностью отрицать таковые также было бы ошибочно), а о противоречиях более широкого геополитического масштаба. Старые клише в новых условиях уже безнадежно устарели, и их использование в практической политике могло только привести к серьезным политическим просчетам. Сталину понадобилось некоторое время, чтобы он понял: вопрос поставлен самой историей очень круто – или победа агрессивного фашизма со всеми вытекающими из этого последствиями, или же объединение антифашистских сил, вне зависимости от их классовой ориентации. Классовые мерки в условиях приближавшейся мировой войны не могли служить хорошим ориентиром для выбора стратегического курса международной политики Советской России. И генсек, разумеется, не отказываясь полностью от этих критериев, отодвинул их не то чтобы на задний план, а просто на то место, которое они играли тогда в реальной жизни. Здесь нет смысла ставить это в особую заслугу вождя. Просто сама жизнь раздвинула горизонты его политической философии, приноровив ее к реальностям эпохи. В чем действительно можно усмотреть его личную заслугу, так это в том, что неотвратимый и закономерный процесс пересмотра и переосмысливания прежних воззрений не растянулся на долгое время. Сталин, бесспорно, обладал уникальной способностью быстро усваивать уроки истории и делать из них необходимые не только и не столько теоретические, сколько практические выводы. Если генсек и не был знаком с мыслью, высказанной римским поэтом Публием Сиром: «плохо то решение, которое нельзя изменить»[81], то, по меньшей мере на практике, он действовал в согласии с данным девизом. Внешняя политика Сталина в этот период, да и взятая в целом, не страдала догматизмом и непробиваемой косностью. Этот факт признают не только те, кто относится к его почитателям, но и многие из тех, кто рьяно разоблачает Сталина за действительные и приписываемые ему ошибки и просчеты. Годы, о которых идет в данном случае речь, а именно два предвоенных года, стали для генсека уникальной школой большой политики. До того времени на мировой сцене он фигурировал эпизодично и не причислялся к политическим деятелям самого высокого уровня.
И, наконец, чтобы поставить точку в освещении значения пакта в международном плане и в плане личной политической карьеры Сталина, необходимо подчеркнуть, что в итоге значительно повысились удельный вес и влияние Советской России в международных делах. Если раньше еще наличествовали определенные основания считать, что Советская Россия находилась в состоянии полуизоляции на мировой политической сцене, то после августа 1939 года об этом уже не могло быть и речи. Советская Россия стала полноправным участником, причем порой с правом решающего голоса, всего международного процесса. Естественно, что это поднимало и престиж Сталина не только в нашей стране, но и за рубежом. Хотя само собой напрашивается необходимое уточнение: его престиж вырос в глазах определенной части общества. Другая его часть, особенно за границей, клеймила Сталина как пособника фашизма и ставила его на одну доску с Гитлером. Но, на мой взгляд, последние глубоко ошибались: они плыли в потоке событий и оказались не в состоянии дать глубокий и объективный анализ происходивших в ту пору событий.
Но легко сделать подобный упрек в адрес этих людей и не вникнуть в мысли и чувства, которые их обуревали тогда. Речь шла не только о чисто политических подходах (хотя и это имело важное значение), но и о факторах морально-этического порядка. В их сознании никак не укладывалась даже сама мысль о возможности заключения такой договоренности между фашистской Германией и коммунистическим Советским Союзом. Многие зарубежные друзья СССР, и в первую очередь коммунисты, оказались в состоянии, близком к шоку. Особенно это состояние усугубилось после того, как 28 сентября 1939 г. в Москве был подписан договор о дружбе и границе между СССР и Германией. Это уже выходило за пределы разумного восприятия, поскольку трудно себе было представить, какая «дружба» могла связывать социалистический Советский Союз с фашистской Германией. Многие отвернулись от Советского Союза. Наблюдался массовый выход из коммунистических партий. Коминтерн пытался по своим каналам разъяснить суть соглашения и его вынужденный характер. Однако особого успеха в этом не добился. Кризис мирового коммунистического движения был налицо. Хотя Сталин уже перестал серьезно считаться с Коминтерном, по крайней мере, не допускал и мысли, что какие-то высокие цели мировой революции могут быть поставлены выше интересов Советской России. Пакт 1939 года со всей определенностью продемонстрировал, что генсек интересы нашей страны рассматривал как высший приоритет во всей внешнеполитической стратегии. В этом убеждении он был тверд и непоколебим, поэтому шел на определенные политические и моральные потери, считая, что конечные результаты и будут главным судьей его судьбоносных решений, к которым, бесспорно, относился и пакт с Германией.
