Всеволод Гаккель - Аквариум как способ ухода за теннисным кортом
Мы приехали за день до фестиваля, и нас поселили в гостинице на берегу Тбилисского моря, в которой уже жили участники фестиваля. Я устал и пошел спать, а мои дружки напились вместе с группой «Интеграл», в которой тогда играли Бари Алибасов и Юрий Лоза. На следующий день слетелись все участники, и мы переехали в город. В Тбилиси у меня были дальние родственники, которые проявились ещё тогда, когда я служил в Армии. И в первый же день ко мне заявился родственник Алик, который считал меня своим братом и принес несколько бутылок вина. Мы быстро всё выпили и на его «Запорожце» поехали в Филармонию на открытие фестиваля. На переднее сидение поместился Олег Иванович, а мы вшестером залезли на заднее. Я оказался в самом низу, и меня чуть не раздавили. Я действительно был на грани потери сознания. Я не мог ни вздохнуть, и выдохнуть и молился, чтобы только скорее доехать. Весь вечер мы продолжали пить, и на следующее утро я был удивлен, обнаружив спящего на полу Димку Гусева. Мы с ним познакомились ещё в Ленинграде, и я не мог понять, откуда он здесь взялся?
По условиям фестиваля все группы должны были последовательно играть в трех местах – в Филармонии, в Доме Офицеров и в Цирке города Гори. И наше первое выступление пришлось на третий день фестиваля в Филармонии. Я ничего не понял в плане звука, по крайней мере на сцене всё было достаточно обычно: я как всегда себя не слышал. Но через несколько минут стало очевидно, что происходит что-то не то. Прямо перед нами сидело жюри во главе с Юрием Саульским, который вдруг встал и пошел к выходу. За ним последовали остальные. В зале включили полный свет. И только тогда можно было увидеть, что весь зал ликует. Нам тоже очень понравилось, мы совсем развеселились и на последней песне «Блюз свиньи в ушах» устроили настоящую кучу-малу. Я не знаю, слышали ли себя остальные, но это не имело никакого значения: провода выдернулись, всё зафонило и как-то само собой закончилось. Я так и не знаю, что же произошло. Мне кажется, что это было волне заурядное выступление, но на него просто среагировали, и поэтому оно отличалось от выступлений других групп. Наверное, в нём оказалось чуть больше жизни. Все музыканты, которых мы встречали, поздравляли нас с успехом и совершенно искренне нами восхищались. Мы подозревали, что произошел скандал, но нас никуда не вызывали, и нам никто ничего не высказал. Просто нам отменили все последующие выступления. Мы же продолжали жить в этой же гостинице и ходить на все последующие концерты в Филармонию. Но за день до окончания фестиваля за нами вдруг прислали автобус и повезли в Гори. Выяснилось, что наш концерт отменили, но не нашли нам замену и всё-таки были вынуждены обратиться к нам. Мы поехали и там от души повеселились, причем этот концерт был значительно интереснее. На последней песне выбежал Димка Гусев с губной гармоникой, и присоединился Майкл, который специально спустился с Чегета и приехал в Тбилиси. Запись этого концерта с микрофона на репортерский магнитофон или что-то в этом роде впоследствии вошла в альбом «Электричество». В последний день фестиваля все участники почему-то пришли в наш номер и всю ночь пили. А песня «Хавай меня, хавай» стала гимном, которую все пели хором. Олег Иванович спрятался и пил в одиночку.
Мы так и не знали масштаба происшедшего. Но уже по приезде в Ленинград реакция на наше выступление на фестивале приняла гипертрофированные формы, и говорили, что мы устроили всесоюзный скандал. Особенно муссировали тот факт, что я прямо на сцене совершил акт прелюбодеяния со своим другом Борей, причем особенно гнусным образом, посредством смычка. Что они имели ввиду, я так и не понял, но был восхищен игрой их воображения. Олега Ивановича сняли с должности, и он очень сильно переживал. Мы его защищали, ходили к директору и пытались уверить всех, что ничего не произошло. Администрация пошла нам на встречу и разрешила концерт в Большом зале ДК, поскольку они сами нас никогда не слышали. Мы сыграли умеренную программу, народу пришло человек четыреста, и концерт получился очень пристойным и вместе с тем очень теплым. Было ощущение того, что теперь можно стабильно играть хорошие концерты. Но сложилось ровно наоборот, концертов вообще больше не было. Очень странно, но ту программу, которую мы играли в Тбилиси, в нашем городе нам ни разу не удалось сыграть. Боба выгнали с работы. Правда, он этому факту очень обрадовался, поскольку работа в НИИКСИ ему давно опостылела. Его также выгнали из комсомола, но он зачем-то подал апелляцию, и его быстро восстановили.
После возвращения из Тбилиси, мы с Людмилой как-то пошли в гости к Ване Бахурину. Она вышла позвонить, и на неё напали какие-то подростки. Мы выбежали на улицу защитить её честь, и, хотя нас было несколько человек, нас крепко побили. Символично, что это произошло в Рабочем переулке. Я напился и целый день лежал разбитый. На следующий день пришла комиссия из жилконторы и предложила нам убираться из бабушкиной квартиры, так что нам пришлось перебраться в квартиру на улицу Кораблестроителей, которую снимала наша подруга Валька-Стопщица.
Чуть позже некий Карлис сделал нам концерт в Клайпеде. С нами поехал Димка Гусев, который к этому времени уже жил у нас на Кораблестроителей. Концерт был в местном кинотеатре. После него Карлис куда-то слил вместе со всей выручкой, и мы остались без копейки денег в совершенно незнакомом городе. Концерт был привычно бардачным, а на песне «Хомо Hi-Fi» публика что-то неправильно расслышала и начала орать: «Хайль, Хайль!». Это было уже не так смешно, потому что они потом куда-то побежали и учинили беспорядки в городе. Произошло всё это задолго до той эпохи, когда у нас в стране появился панк-рок. Кое-как собрав каких-то денег, мы поехали в Ригу в совершенно пустом вагоне и всю дорогу пили «Кальвадос». Поезд был почтовый и плелся с черепашьей скоростью, останавливаясь на каждом полустанке. Мы открыли заднюю дверь вагона и сидели на колбасе. На остановках артисты прыгали с поезда и потом наперегонки догоняли его. Слава Богу, все добрались до Риги. Я физически не мог пить этот «Кальвадос» и поэтому был трезвее других. Женя Губерман напился до остекленения и пинал свой драгоценный барабан «Premier». Я пытался его успокоить и чуть не испортил с ним отношения (на следующий день он меня благодарил, что я спас его барабан). Боб сел на поезд и уехал в Ленинград. Мы же остались без денег, рассчитывая снять их с Карлиса. Всё-таки все каким-то образом разъехались. Но, поскольку я взял отпуск на работе и мог не торопиться, мы с Фаготом и Димкой остались в Риге. Мы безмятежно прожили неделю в мастерской у Димкиного приятеля, художника по имени По, болтаясь по Риге и особенно ничего не делая, о чём у меня остались самые радужные воспоминания. Я вспомнил пору своей, не такой далекой юности, когда я путешествовал автостопом, и вдруг понял, что рано или поздно я всё-таки брошу работу и выберу такой способ существования. Но пока надо было возвращаться домой.
