Иван Науменко - Сорок третий
Установив связь с партизанами или с людьми, которые им помогают, он решительно, немилосердно оттолкнул ее от себя. Известно, про свою работу она ему не сказала ничего, это его не касается! Но ее женскую честь Фриц оскорбил.
Эрна Ивановна никогда не переступала границу между личной жизнью, тем, что касается ее души, сердца, и семейными обязанностями. Хозяйкой в доме, матерью своим детям она была всегда. Может быть, в этом проявился ее немецкий характер, ибо она знает немало русских женщин, которые, полюбив, сблизившись с другим мужчиной, могли ради него забыть все на свете. Она же, наоборот, требовала этого только от мужчины, как бы оставляя за собой права принять или отклонить жертву.
Фриц заставил нарушить правила. Был у нее месяц, когда, униженная, оскорбленная тем, что он избегает даже тайных встреч, она, не находя себе места, пошла от отчаяния на унижение. Подготовила ужин, одела мальчиков по-праздничному, пригласила Фрица на квартиру. Ей хотелось, чтоб он посмотрел, как она живет. Он отказался.
То был безрассудный, отчаянный шаг, но именно с этого момента она стала смотреть на своего избранника критически. Что-то она в нем разгадала.
Он добрый, мягкий, обходительный, но при всех своих положительных качествах, больше чем кого другого, любит все-таки себя. Поэтому так старательно охраняет свою независимость. За сорок лет жизни никто его не тронул, не взволновал. А разве настоящий мужчина не сделает невозможное для любимой женщины?.. Честный бухгалтер, думает она про недавнего любовника. Умеет, как на косточках счетов, отделить хорошие поступки от плохих. Не чувствует, что добро, если посмотреть глазами другого человека, может быть для него злом.
Она, немка, осуждает немцев. Даже лучших из них не может принять, согласиться с тем, как смотрят они на мир.
В Мозыре Турбина ни в какие авантюры ввязываться не будет. Хватит, хлебнула вдоволь. Будет ходить на службу, вечерами сидеть дома. Если пригласил на службу сам генерал, то какой-нибудь скрытый глаз за ней все-таки следит.
Несколько беспокоит переводчицу то, что пошла в генеральскую канцелярию, не поставив в известность партизан. Но если она им нужна, то найдут. Ее новое положение принесет пользу и партизанам.
Все чаще начинает думать Эрна Ивановна о муже. Если жив, если вернется к ней, то свою гражданскую совесть она перед ним оправдает. Остальное ее мало интересует. Научилась жить своим умом. Мальчиков как-нибудь прокормит.
Карту для партизан Турбина делает больше месяца. Такая карта, только значительно больших размеров, висит на стене в кабинете майора Швана, одного из тех, кто приезжал вместе с генералом в Горбыли.
Майор дает переводить Эрне Ивановне разные циркуляры, которые затем перепечатываются на машинке и рассылаются полицейским управам. Карта закрыта занавеской, но бывают моменты, когда майор что-то подрисовывает на ней, и тогда Эрна Ивановна имеет возможность украдкой взглянуть на нее. Один раз, когда майора не было в кабинете, переводчица сама откинула занавеску, хорошенько рассмотрела карту.
Загадочный Топорков, связной по Горбылям, подкараулил Эрну Ивановну прямо на улице. Она чуть не вскрикнула от страха, увидев его в форме немецкого лейтенанта, в хорошо подогнанной шинели, начищенных сапогах. Немецкого языка он не знает, может провалиться каждую минуту. Но Топорков назначил ей на вечер свидание в глухом закоулке, неподалеку от ее дома, и она, дрожа от страха, пришла, принесла карту.
Странно, но она невольно вспоминает в последнее время Топоркова. Лицо приятное, живые, беспокойные глаза, в которых Эрна Ивановна давно замечает открытое восхищение собой.
II
Каждый новый день начинается теперь с музыки, которая неслышно звенит в душе. Снова к Мите пришло настроение, владевшее им перед войной. Две мелодии сменяются одна другой - вальса "Над волнами" и довоенной песни "Любимый город".
Ростов и Харьков освобождены в один день. Харьков - близко, сутки езды поездом. В прошлом году, в мае, наши подходили к Харькову, но попытка открыть ворота Украины окончилась трагически.
Освобождение двух больших городов совпало с днем Митиного рождения. Не с простым днем - Мите исполнилось восемнадцать. Во всем этом он видит как бы таинственный перст судьбы. Своего совершеннолетия Митя не отмечает. Между ними, хлопцами, такое не принято. Он не знает, в какой день родились Лобик, Микола, они тоже этим не интересуются.
Выйдя от Шарамета, взволнованный новостями, Митя блуждает по переулку. К ребятам не идет. Хочется побыть одному.
Напротив тетиного огорода, возле железнодорожной насыпи, высится огромный тополь. Ему, наверно, столько же, сколько и железной дороге, лет семьдесят. Митя любит это дерево. Как сосна около будки, оно словно бы напоминает о неизменном, вечном, что никогда не исчезнет в жизни. Листья на дереве - годы, само оно - поколение. Много людей смотрели на тополь, полнясь надеждами, радостью.
В черных, разлапистых ветвях шумит ветер. Близится весна. Дни стали длинней, теперь они необыкновенно прозрачны. Вечером прозрачность становится более густой, синеет. Даже ночной мрак как бы подсвечен вечерней синью.
Митя похаживает взад-вперед по темному переулку, не в силах обуздать радость. Война - особое состояние духа. Скоро два года, как он живет необыкновенно обостренными, неудержимыми чувствами. День за днем в "ем горит все тот же огонь. Душа настроена на высокую, горячую волну...
Похрустывает под ногами тонкая наледь. За железной дорогой чернеют хаты Залинейной улицы. Дальше - заснеженное поле, темная подкова леса.
Ветер, обвевающий лицо, - не просто ветер. Он, как припев в довоенной песне про любимый город, снова возвращается на круги свои.
Назавтра, вернувшись со службы, Митя застает в хате Миколу. Вчерашняя радость сегодня омрачена. В лесхоз приходил Гвозд, крутился в коридоре, заглянул к секретаршам.
Митя рассказывает про шпика.
- Надо осторожней, - говорит Микола.
Он всегда как бы приказывает. Труднее всего, конечно, ему самому. Если бы Микола не служил в полиции, не вынимал мину и ему не отняли руку, то они, заговорщики, вообще не смогли бы действовать так, как теперь. Попробуй хоть раз выбраться из местечка!
В местечке за последнюю неделю произошли явственные перемены. Оно теперь на военном положении. Обосновалась фельдкомендатура, которая размещается в новом здании почты. Кроме местной есть полевая жандармерия. Ее солдаты носят на шее большие бляхи.
Теперь ни одна машина, даже если она едет за дровами, не может выехать из местечка без пропуска. Лесничий Лагута каждый раз посылает Митю в фельдкомендатуру за пропусками.
