Валерий Шубинский - Ломоносов: Всероссийский человек
Первоначально основу библиотеки составляли книги из личных собраний Симеона Полоцкого и Сильвестра Медведева, всего 603 фолианта на латинском, греческом, польском и немецком языках. В основном это были учебники (например, 23 экземпляра латинской грамматики Эммануила Альвара), словари и богословские труды. Были там, однако, и некоторые римские классики — Тит Ливий, Цицерон, Плавт, Плиний Младший — и еще несколько более или менее случайных сочинений: «Книга письменная летописательная Киевского княжества», вирши киевского архиепископа и пиита Лазаря (Барановича) и др.
Вторую, численно меньшую (385 книг), но качественно лучшую часть собрания составляли книги, оставшиеся от Гавриила (Бужинского), архиепископа Рязанского, и переданные в библиотеку академии (префектом которой Бужинский некогда был), «ради всеконечной ее скудости», в октябре 1731 года. Приемом и описью библиотеки ведал Тарасий Посников.
Библиотека Бужинского включала, прежде всего, неплохую коллекцию античных авторов: здесь были Гомер, Гораций, Вергилий, Теренций, Сенека, Фукидид. Разумеется, словари и учебники иностранных языков также были собраны несравнимо полнее, чем у Симеона и Сильвестра. Но особенное место занимала современная западная научная литература, прежде в библиотеке академии отсутствовавшая. Большинство книг были написаны по-латыни или на новых европейских языках, некоторые успели при Петре издать в переводе на русский. В библиотеке академии Ломоносов мог познакомиться с юридическими сочинениями Гуго Гроция и Самуила Пуффендорфа, с «Государем» Макиавелли, с космологическими трудами Галилея и «Началами философии» Декарта.
Кроме того, Ломоносов, как прочие «спасские школьники», имел право пользоваться библиотекой при типографии. Едва ли у него была возможность покупать книги, но он, без сомнения, часто посещал Спасский мост, соединявший Кремль и Китай-город: именно там, на Спасском мосту, в те годы велась разнообразная книжная торговля. Лучшей считалась лавка Василия Киприянова. Киприянов был одним из самых образованных и ярких людей в тогдашней Москве. В свое время он основал первую в России гражданскую типографию (в которой, в соответствии с потребностями технократической Петровской эпохи, издавал в основном математические труды и географические атласы), был библиотекарем Навигацкой школы и подлинным составителем так называемого Брюсового календаря[24]. На старости лет, в новой, послепетровской России он оказался не востребован государством и занялся частным торгом. В лавке Киприянова пытливый юноша мог часами рыться в недоступных его кошельку книгах (хозяин, бывший библиотекарь, относился к этому снисходительно); может быть, ему временами перепадали «чай и кофь, вареные с сахаром», которыми угощали посетителей.
А тем временем Михайле миновал двадцать один год, двадцать два, двадцать три. По представлениям той эпохи — возраст уже довольно зрелый. В настоящем — полуголодное существование, долгое, по несколько лет, изучение наук, на которые ему, с его способностями, нужно было куда меньше времени. Проходить курс ускоренно, как в «фаре» и «инфиме», в старших классах было невозможно, а на многочисленные вопросы, возникавшие при чтении книг из библиотеки Бужинского, у академических преподавателей ответа не было. А какова перспектива? Перед глазами Ломоносова были примеры Посникова, Буслаева и других неприкаянных интеллектуалов. Образование отнюдь не открывало дорогу к церковной карьере. Священнические места открыто продавались, и ученейший богослов, не имеющий ни денег, ни влиятельных родственников, не мог рассчитывать на сколько-нибудь хороший приход.
Вне церкви тоже возможностей было мало. Отучившись несколько лет в академии, изучив латынь, можно было уйти из нее и поступить, скажем, в хирургические или аптекарские ученики. Жалованье в Московском госпитале было примерно такое же, как в академии (рубль в месяц), но на казенном коште и с казенным жильем. Но и это был тупик. Самое большее, что в отдаленной перспективе улыбалось ученику без университетского диплома, — должность «хирурга», то есть младшего лекаря, помощника, ассистента. К тому же немецкие врачи и аптекари больше доверяли ученикам-соотечественникам и охотнее продвигали их. Оставалась канцелярская, приказная служба. Но уж в «приказные крысы» Ломоносова точно не тянуло.
Понятно, что в этих условиях недоучившиеся «спасские школьники» хватались за любую вакансию. Время от времени такие вакансии открывались. В 1733 году Ломоносову был, по его свидетельству, предложен приход в Кеми, но он отказался. Однако в следующем году он едва не стал священником.
В начале 1734 года обер-секретарь Сената И. К. Кириллов подал на высочайшее имя «изъяснение о Киргиз-Кайсацкой и Каракалпакской Ордах». «Орды» эти, то есть союзы кочевых скотоводческих племен, территориально и этнически соответствующие нынешним Казахстану и Каракалпакии (северо-западной части Узбекистана, примыкающей к Аральскому морю), как раз в это время согласились на «покровительство» России. Кириллов предлагал приступить к решительной колонизации края. На реке Ори предполагалось построить большой город (он-таки был основан и получил название Оренбург), на Аральском море — порт или, по крайней мере, пристань под российским флагом. Следующий этап — наладить торговлю с азиатскими державами и т. д. Так начиналось продвижение России вглубь Центральной Азии, которое завершилось полтора века спустя походами Скобелева и Кауфмана.
Иван Кириллович Кириллов (Кирилов) (1695–1737) был человеком того же типа, что и Татищев: государственный чиновник — по должности и убеждению, ученый — по призванию. Правда, по происхождению он был не старинным дворянином, а поповичем, и «шляхетство» свое выслужил на скромной подьяческой службе. Ему принадлежит первый отечественный статистический справочник — «Цветущее состояние Всероссийского государства…» (1727), под его руководством составлен первый географический «Атлас Всероссийской империи» (1734). Кириллов сыграл и важную роль в организации Второй Камчатской, она же Великая Северная, экспедиции Витуса Беринга, среди участников которой было и несколько недавних «спасских школьников», в том числе Степан Крашенинников.
Наряду с другими специалистами Кириллов предполагал включить в состав своей Оренбургской экспедиции «ученого священника», «понеже он нужен в таком новом месте и между многим махометанским и идолотарским народом для проповеди слова Божия и наставления желающих св. крещения». Первоначально на эту вакансию намечался Михайло Красильников, уже не очень молодой 35-летний выпускник Славяно-греко-латинской академии. Но Красильников, утвержденный на должность 18 июля 1734 года, в последний момент ехать в глухую степь отказался. Тогда Кириллов остановился на другом кандидате — учителе Вологодской школы при архиерейском доме Николае Герасимовиче Соколовском, выпускнике Киево-Могилянской академии. Но отчего-то Синод настаивал, чтобы священник в экспедиции Кириллова был «из московских церквей», а буде из попов Первопрестольной желающих не найдется — «из учащихся в Московской Академии». Священников, удовлетворяющих условиям Кириллова, в Москве нашлось шестеро, и никто из них ехать на реку Орь не захотел: у них уже были приходы, семьи, верный кусок хлеба. 29 августа был направлен запрос в Спасские школы, и уже через три дня ректор рапортовал, что «школы риторики ученик Михайло Ломоносов» готов ехать со статским советником Кирилловым. В тот же день (2 сентября) Кириллов провел собеседование с юношей и доложил, что «тем школьником по произведении его в священники он будет доволен». В тот же день Кириллов покинул Москву, сообщив, что «для принятия и отправления того священника оставит в Москве афицера, а о даче ему жалования, подвод и прогонных денег в Штаб-контору промеморию». Кроме Ломоносова в экспедицию предполагалось отправить еще четырех младших учеников Спасских школ «для обучения ботаники, аптекарскому, лекарскому, живописному и другим наукам».
