Алексей Суворин - Дневник А.С. Суворина
На этих днях умер Анат. Богданов. У него в доме жила Анюта, когда я уехал к Коршу в «СПБ. Ведомости» в Петербург. Случился пожар. Она ни на минуту не потерялась. Вынесла детей (было трое), уложила, что можно было, и все не торопясь. Богданов принял в ней участие и поместил ее в другом своем доме, временно, где я был на Святой, когда на первые три дня приезжал в Москву (1863 г.). Анюта в это время слушала акушерство и управлялась с детьми и лекциями, нанимая только кухарку. Она сама убирала комнаты и мыла полы. Раз Богданов застал ее за этим занятием и она, смеясь, рассказала мне, как она сконфузилась.
Этак записывать, — пожалуй много бы написалось!
8 апреля.
Головокружения усиливаются. Мне надо ждать удара. Я боюсь, что будет у меня удар — и дело станет, хотя оно могло бы продолжаться и без меня, если бы не было столько влияний.
* * *Сейчас видел один акт «Принцессы Грезы». Что за чепуха. Как не стыдно слушать подобную белиберду, да еще при участии Яворской. Буренин для нее переделывает свою переделку из А. Мюссе, стараясь насовать всевозможных эффектов из разных пьес. Он воображает, что дело в эффектах. Вот даровитый критик, бесподобный памфлетист.
* * *…Природа сверхестественна. Все в ней чудо. События, существа, вещи — все это явления. Ничего более тайного, как невидимое. Для обыкновенных людей все это — одна видимость. Только гении проникает до сущности вещей, только для него открываются двери в тайны природы. Оттого скептицизм так распространен между учеными людьми.
14 апреля.
Министр внутренних дел, Горемыкин, призывал сегодня меня и говорил назидательные речи о «Маленьком письме», помещенном в №…, где я немножко осуждал девальвацию. С. Ю. Витте пожаловался. Низкий он человек. Он говорил Кочетову, что назначит на месте Феоктистова главным начальником по делам печати такого человека, при котором «Суворину будет петля». Благодарю покорно! Горемыкин мягко стелет, да жестко спать. Ни при Толстом, ни при Дурасове министры так ни разу не грозили. Этот в течение трех месяцев дважды призывал. Вчера не упустил заметить: «Помните, я за вас тогда заступился». (В январе была статья, написанная на новый год, на которой государь написал, что обращает на нее внимание). В статье, кроме благонамеренных речей, ничего не было. Витте жаловался Кочетову, что устроил для меня торговлю на вокзалах железных дорог книгами и газетами, а я так его отблагодарил. Я очень сожалею, что обратился к нему с делом, которое он устроил при 8000 руб. аренды в год и нормальных ценах на газеты. Я обращался к нему потому, что Нотович, давая ту же арендную плату, уменьшил цену газет ниже той цены, которая существовала в Петербурге. Я находил невозможным со стороны дороги доводить условия торгов до такой конкуренция и поехал к Витте, чтобы он повлиял на это. Он призвал чиновника и сказал, чтобы Варшавскую дорогу отдали мне. Не даром мне стыдно было просить его об этом и только желание, чтоб другим не доставалась дорога, заставило меня это сделать.
Горемыкин сказал: «Не подумайте, что мной руководит в данном случае желание защищать министра финансов. Нет, тут и общие причины есть. Еще в прошлый четверг государь сказал мне, что ему надоела эта болтовня о девальвации и что он на моем месте давно бы принял меры против этой болтовни о девальвации. Но я никаких мер не принимал. Пусть говорят. Я допускал всякую критику, но дельную. Но статей, подобных вашей, допустить не могу. Ведь выдумывать все можно».
* * *…У Потемкина Таврического был секретарь Попов, который, пользуясь своим положением, приобрел себе землю в Крыму, между прочим, имение Тарханкут. У одного из потомков этого Попова было два сына. Младший женился на дочери управляющего, за что был отцом прогнан и лишен наследства. Перед концом жизни старик простил сына, благодаря увещаниям о. Ивана Кронштадтского, но завещание не стал переделывать, так что все имение досталось старшему. Но он уступил просьбам брата и часть имений, между прочим Тарханкут, отдал брату, но поделиться пополам не захотел. Тогда Зеленко вступил в переговоры с младшим Поповым на таких основаниях: если он, Зеленко, путем суда или воздействием административным заставит старшего брата отдать остальную, недоданную часть состояния, то младший брат даст Зеленко 250 тысяч. Зеленко соединяется с Меранвилем, жандармским полковником. Меранвиль едет в Париж, получает командировку по наблюдению за нигилистами. Там он является к старшему Попову в качестве посланного офицера, предъявляет какие-то документы и заставляет его согласиться на дележ с братом. Получив от младшего Попова за эту услугу 250 тысяч, он говорит Зеленко, что Попов дал им для дележа 60 тысяч, на том основании, что он получил наследство не путем суда или административного воздействия, а по приказанию государя. Поэтому Меранвиль взял себе 40 тыс., а Зеленко дал 20. Старший Попов как-то узнал, что сделался жертвой обмана и, имея связи по жене (Скалон), которая поехала с мужем в Париж для усовещевания Попова помириться с братом. Оказалось, что эти дельцы находятся в положении родственном. Министр внутренних дел Горемыкин женат на сестре Зеленко, а Петров, бывший тов. министра земледелия, на другой его сестре.
* * *…О Тургеневе я уже говорил в газете. — Среди общества он явился учителем. Он создавал образы мужчин и женщин, которые оставались образцами. Он делал моду. Его романы это — модный журнал, в котором он был и сотрудником, и редактором, и издателем. Он придумывал покрой, он придумывал душу, и по этим образцам многие россияне одевались…
19 апреля.
Получил прелюбопытное письмо:
«Многоуважаемый Алексей Сергеевич!
…И как вам сказать. Право, мне не очень жаль прошлой соблазнительности. Дело в том, что женщине без состояния красота лишь горе приносит, если она обладает некоторой душевной опрятностью. Мне лично красота куда тяжело оплатилась. От 17 и до 37 лет — или по крайней мере до 33 — только и приходилось слышать в ответ на желание что-либо делать путное: «зачем хорошенькой женщине работать?»И это — на всех языках и от всех, до полицейского комиссара в Париже включительно, его я раз просила помочь достать работу.
«Сие было в 1873 году, когда я была наивна и добродетельна и голодала… буквально! — Хорошенькой и бедной «одна открыта торная дорога». Так и живешь, как лакомый бифштекс, на который у каждого глаза и брюхо разгораются. Если бог при этом наградил либо горячечным темпераментом, либо полным отсутствием души человеческой, либо жадностью до денег, — то и прекрасно. Но помните Некрасова: