А. Солнцев-Засекин - Побег генерала Корнилова из австрийского плена. Составлено по личным воспоминаниям, рассказам и запискам других участников побега и самого генерала Корнилова
Понятно, сведения, сообщенные мне прапорщиком Авашом, были не так подробны и многое из того, что я здесь говорил о жизни в Леке и настроениях генерала Корнилова, я сам узнал уже позже от него самого, но все самое главное и существенное, необходимое для заключения ближайших конкретных выводов, было мне рассказано прапорщиком Авашом.
Для меня было ясно, что медлить в доставке генералу Корнилову документов, которые могли бы облегчить ему возможность побега, слишком рискованно, но вместе с тем я боялся толкнуть генерала Корнилова на какую-нибудь попытку, имевшую слишком мало шансов на успех, и быть, хотя отчасти, виновником его преждевременной гибели.
Все, что мне приходилось слышать и узнаваться о Корнилове от Аваша и других офицеров, знавших его, заставляло меня проникаться все большим уважением к нему. Из всего, что я слышал, мне было ясно, что по своим политическим взглядам, убеждениям и симпатиями генерал Корнилов и я лично никогда не сойдемся, что мне будут казаться ошибочными многие из его мнений, но для меня было слишком очевидно, что к Корнилову нельзя подходить с условной меркой партийных убеждений. И прежде всего, для меня Корнилов был слишком выдающимся офицером, человеком имевшим такие заслуги перед русской армией и могущим принести ей в будущем такую пользу, что всякая мысль о нашем политическом разномыслии не только была бы безусловно недопустима, но и изменой перед Русской армией.
Я должен был закончить то, что предпринял, еще не зная почти ничего о нравственном облике Корнилова. Если после ареста прапорщика Васильева я казался себе наследником принятых им на себя добровольных обязательств по отношению к Корнилову, то после всего, что я знал из рассказов Аваша, было бы недопустимым для офицера политиканством остановиться на полудороге. Разве любовь к Родине и сознание своего долга по отношению к армии не должны были объединить всех и сгладить все разногласия и противоречия?
Необходимо было возможно скорее оказать Корнилову содействие, хотя бы тем немногим, что было в моих силах, и мне казалось, что это возможно лишь в случае перевода Корнилова из Лека куда-либо, где я мог бы встретиться с ним.
Из Эстергом-табора в это время переводился в Лека поручик лейб-гвардии Финляндского полка[55] Даниэль-бек, призванный из запаса и служивший ранее приставом Государственной думы. Я никогда раньше не встречался с ним и не знал его лично, но слышал о нем, как о человеке, заслуживающем безусловного доверия. Тяжело раненный в голову при взятии в плен, поручик Даниэль-бек был известен оригинальностью своей попытки побега из плена.
Не имея никаких документов, которые могли бы облегчить побег, поручик Даниэль-бек с целой группой пленных русских офицеров пытался проехать к австро-швейцарской границе, выдавая себя за врача, сопровождающего партию больных военнопленных, назначенных в его санаторий. Из лагеря им удалось выбраться благодаря счастливой случайности, и план побега был положительно сымпровизирован. Лишь сам Даниэль-бек да один из офицеров, игравший роль лазаретного служителя, были в штатских костюмах, все же остальные офицеры были в полной русской форме. В пути, во время остановки поезда на одной из станций, у Даниэль-бека потребовали документы.
– Какие документы? – возмутился Даниэль-бек. – Разве вы не знаете меня? Я лейб-медик Его Величества, профессор доктор N – и Даниэль-бек назвал имя какого-то ученого почти мировой известности. – Неужели среди Вас не найдется ни одного настолько образованного человека, чтобы узнать меня если не по лекциям, то хоть по портретам в журналах? После этого Вам останется только арестовать Его Величество императора, если он встретится вам на улице без удостоверения личности!
И действительно, такой дурак, боящийся прослыть невеждой, нашелся – это был какой-то жандармский полковник, который стал извиняться, что не узнал сразу уважаемого профессора и немедленно поручился за него, после чего Даниэль-бек со всей своей партией спокойно и беспрепятственно продолжали свое путешествие. Они были задержаны уже при самой попытке перейти швейцарскую границу.
Не зная лично Даниэль-бека, я просил капитана Пылева передать ему письмо от меня для вручения генералу Корнилову. В этом письме я брал на себя смелость советовать Корнилову добиваться под предлогом недомогания своего перевода в резервный госпиталь в Кёсег, в который должен был скоро быть отправлен я на врачебную комиссию и где мог вручить Корнилову заготовленные документы для побега. Предположение, что Корнилов и я попадем именно в Кёсег, я строил на том, что все последние отправления больных военнопленных по концентрационным лагерям довольно значительного района происходили в этот госпиталь.
Сами документы я не переслал с Даниэль-беком в Лек, так как опасался, что Корнилов может, имея их, сделать попытку побега из самого Лека и будет подстрелен при ней. Думаю, что я имел право для таких опасений, так как даже самые опытные боевые офицеры часто не принимают совсем во внимание опасности, если она угрожает только им лично, а не их частям и успеху боя. Если такой командир никогда не поставит свою часть в угрожающее ей положении, когда это требуется самою обстановкой боя, если он не пошлет солдат на гибель, когда это не является необходимым и неизбежным для достижения победы, то, может быть, тем чаще он не бережет достаточно своей собственной жизни. Это должно быть заботой его ближайших сотрудников и людей, близко стоящих к нему в тот или иной момент боя. Что Корнилов был именно таким командиром, я полагаю, теперь настолько установлено и общеизвестно, что не нуждается в доказательствах.
Попытка же побега из Кёсега безусловно являлась бы и более легкой, и менее опасной. Если вообще в госпиталях надзор за военнопленными был значительно слабее, чем в концентрационных лагерях, то относительно Кёсега мне было известно (по сведениям, полученным прапорщиком Ульмером от австрийских офицеров, сидевших с ним в крепости), что охрана в нем еще слабее, чем в других лазаретах.
Получив письмо, генерал Корнилов стал симулировать тяжелое недомогание. Так как одних заявлений, что он чувствует себя нездоровым, было недостаточно для отправления в госпиталь, то Корнилов почти перестал есть, чтобы скорее похудеть и иметь болезненный вид. Перед периодической визитацией врача Корнилов начинал питаться почти исключительно селедкой и не пил воды, чтобы губы его потрескались, будто бы от жара. Наконец, перед тем, как идти на самый осмотр, Корнилов выкуривал папиросы из чая для увеличения сердцебиения и несколько дешевых скверных сигар, от которых его тошнило и, бледный и истощенный, приходил к врачу. Последний скоро признал Корнилова тяжелобольным, но подполковник Машке боялся выпустить Корнилова из своей власти. Врач три раза безуспешно указывал на необходимость отправления Корнилова в госпиталь, наконец, он заявил, что отказывается отвечать дальше за состояние здоровья и жизнь больного, так как режим, веденный Корниловым, действительно изнурил его до последней степени, – и австрийское военное командование решилось на отправление Корнилова в резервный госпиталь Кёсег.
