Тамара Катаева - Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции
В любовь Пастернака к Зинаиде Николаевне никто не верил. Она быстро сдала – будто бы поджидала этого момента, чтобы воспринять последнюю любовь, послужить кому-то для любви в последний раз. Потом уже только топтала луга, огороды и советские гостиные. Даже Анна Ахматова, которой по горячим следам могли доходить слухи о неземной красоте Зинаиды Николаевны, ничего о ней будто не помнила. Она не признавала ничьей красоты – но эту даже не опровергала. Запомнила только про мытье полов. Полы мыли все – почему он влюбился именно в нее? А уж старую, некрасивую, толстую и грубую Зинаиду Николаевну обложили со всех сторон. Дмитрий Быков утверждает, что «Зинаида Николаевна на спор с подругой соблазняла Пастернака… Она даже бралась мыть пол». Для нее тут никакого «даже» не было – мытье полов было ее СИЛЬНОЙ СТОРОНОЙ и занятием самым что ни на есть привычным. Вот если б, например, Евгения Владимировна взялась за такое эротически провокативное действо! – «И демонстративно становилась в определенную позу, чтобы произвести впечатление на поэта. И, надо сказать, произвела. Хотя об этом я писать не стал, но мне достоверно известно».
СОКОЛОВ Б. Кто вы, доктор Живаго? Стр. 165.
Здесь представляет интерес степень достоверности ПОРОЧАЩИХ сведений. Порочащих? Может, и ничего, если женщина сама решила завоевать мужчину? Тем более что ей не надо было от него ни денег, ни респектабельного брака («богатства, славы», как Жене Лурье) – это все у нее и без него было, оставалось только заполучить лично его, мужчину, Бориса Пастернака. Ну если и на пари – это хороший прием, чтобы избежать насмешек и угадываний со стороны очевидцев: вот я признаюсь, что ловлю на спор.
Боюсь, здесь плохо обстоит и с предметом. Пастернак всю предшествующую зиму все зазывал к себе домой ней-гаузовскую компанию фокстроты до утра отплясывать – Зинаида Николаевна отказывалась, Генрих Густавович был человеком более веселым, приходил. В фокстроте, если удавалось приобнять жену пианиста, гораздо легче соблазниться – или соблазнить, с чего-то же началось их взаимное улавливание. «Единственная отрада нашего существованья – это разнообразные выступления <> моего друга <> Генриха Нейгауза, и у нас, нескольких его друзей, вошло в обычай после концерта остаток ночи всей компанией проводить друг у друга. Устраиваются обильные возлиянья с очень скромной закуской <> До 6-ти часов утра пили, ели, играли, читали и танцевали фокстрот».
БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам.
Стр. 475—476.
Что им было до лета тянуть и позы определенные принимать? Да и откуда быть ДОСТОВЕРНЫМ сведениям о споре с подругой? Кто мог сообщить Дмитрию Быкову, 1967 года рождения, ДОСТОВЕРНЫЕ сведения о требующем столь интимной вовлеченности деле? Ирина Асмус – наиболее вероятная спорщица, безответно влюбленная в Пастернака и заинтересованная непосредственно в исходе спора – скончалась в 1946 году. Чье слово: выдумка, фантазия, наговор или пересказ наговора – могло бы сойти за достоверные сведения? Это все легко понять и еще легче простить (не с нами и не с нашей женой пари заключали), если бы исследователи не вступали бы со всей серьезностью в чужую игру.
Ирпень представляется страной Шарля Перро, отсюда родом Красная Шапочка. Удивительно сравнение с ней старой Зинаиды Николаевны, каменной глыбы верещащего мяса, носорога. Прозрачные леса из кудрявых деревьев, широкие гладкие тропинки, реки с низкими берегами, дровосеки. Дровосеки могут быть в киевских лесах, где нет сухостоя возле каждого дома, где можно собрать хворост. На Украине есть такая экзотика, как топка печей соломой, так что хворост у них – как в средней полосе дубовые полешки. Где хворост в цене, там вычищеннее лес, приветливее лужайки. «Эта дачная местность в двадцати трех километрах от Киева не поражала особыми красотами природы. Река Ирпень здесь протекала вдоль плоских берегов, лишенных всякой древесной тени. Смешанный лес с преобладанием хвои казался мне худосочным. По лесным тропинкам пробегали жирные удоды и подвижно стлались ужи или гадюки. <> По обнаженным высоким стволам сосен кружили белки, опасливо поглядывая на довольно редко встречавшихся пешеходов. Повсюду тянулась, вся в паутинах, колючая проволока, окаймляющая „запретную зону“ не совсем понятного для нас назначения: до польской границы было еще далеко. В перелеске понуро паслись волы с их коровьими головами на мощных телах. <> Было тоскливо и знойно. Поэтичность сообщали Ирпеню стихи Пастернака».
ВИЛЬМОНТН.Н. О Борисе Пастернаке. Воспоминания и мысли. Стр. 169.
«Дорогой Б<орис>, я теперь поняла: поэту нужна красавица, т.е. без конца воспеваемое и никогда не сказуемое, ибо – пустота et seprete a toutes les formes*. Такой же абсолют – в мире зрительном, как поэт – в мире незримом».
Марина Цветаева. Борис Пастернак. Души начинают видеть. Письма 1922—1936 гг. Стр. 554. Если б она была мужчиной, она поняла бы это раньше. Казалось бы, красавицу можно увидеть во всякой, но натуральная, не выстраданная воображением красавица нужна для пущей производительности.
«Мы лето провели с семьей музыканта (удивительного!) Н<ейгауза>. Я к ним привязывался день ото дня все больше. Действовали силы, к<оторы>м я никогда не умел сопротивляться: его одухотворенный дар <… > и ее удивительная красота, высокой, ходовой, инстинктивной одухотворенности.
Это называлось дружбой, каждая встреча кончалась признаниями, я обращал их к обоим, и в игре свойств, которые меня к ним притягивали и в них ослепляли, он и она казались мне иногда как бы братом и сестрой между собою (ты понимаешь?); я не мог отделаться от чувства одинаково беспредельной свободы по отношенью к обоим».
Там же. Стр. 531—533 (Пастернак – Марине Цветаевой).
* Готова принять любую форму (фр.).
«… к Жене всегда относился почти как к дочери, и мне всегда было ее жалко. Между тем я не представляю себе положенья, в котором я мог бы пожалеть Зину, так равна она мне каким-то эмоциональным опытом, возрастом крови, что ли».
БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 557.
Какое-то чересчур уж ошеломляющее впечатление произвело на Пастернака время начала Зинаидой Николаевной половой жизни – пятнадцать лет. Хотя и няня пушкинской Татьяны со своим замужеством в тринадцать лет, и княжна Нина Чавчавадзе, ставшая мадам Грибоедовой в пятнадцать, – все это тянуло и в пастернаковские времена совершенно реальный шлейф. Но просто крестьянская девочка (девка, молодуха) – это одно, поди их там разбери, до совершеннолетия ей сколько, и дворянская не учащаяся девушка также чинно и скромно сидит в почти длинном платье подле матери, а гимназистка – это совсем другое, это написано на лбу: все табу, все запретности, все игры – все предъявлено в школьной форме и фартучке. За это – больший срок, как за нападение на милиционера, если он не в штатском, а в мундире.
