Сергей Ермолинский - О времени, о Булгакове и о себе
С ним говорят осторожно, мягко, вкрадчиво, он и сам старается не обострять отношений, но все равно общности языка не получается.
Театр хотел воздвигнуть памятник-монумент великому комедиографу, а Булгаков, не веря в такого рода памятники на сцене, выстраивал взаимоотношения Мольера с «королем-солнцем» Людовиком и показывал интриги инквизиции — «Кабалы святош», — приведшие к гибели гения.
— У Мольера должны быть сцены, в которых блеснул бы его талант, — говорил Станиславский. — Он у вас много физически действует, простите за грубое выражение, даже много дерется. Но рядом с этими сценами надо дать и сцены, где он творит. Что хотите — пьесу, роль, памфлет…
— Он, кажется, памфлетов не писал, — пробовал робко возразить Булгаков. — Мне кажется, гениальность вообще сыграть нельзя. Так что Мольера должны сыграть актеры, связанные с ним действием и сюжетом пьесы.
В итоге этих споров, где каждый высказывался, думая о разных пьесах, Булгаков в изнеможении признавался: «Поправки тянутся пять лет, сил больше нет».
Это привело его наконец к письму, в котором он писал Горчакову: «…ввиду полного разрушения моего художественного замысла и попыток вместо принятой театром моей пьесы сочинить другую, я категорически отказываюсь от переделки пьесы „Мольер“».
В том положении, в котором он тогда находился, надо было иметь мужество, чтобы решиться на такое категорическое заявление. Даже Елена Сергеевна (тогда уже его жена, он чаще всего называл ее Люсей, а я — Леной, так и буду называть ее в этих записках), даже она была в отчаянии от его письма и отговаривала посылать, понимая, что он прикован к Художественному театру, подобно своему герою Максудову из «Театрального романа», «как жук к пробке». Столь решительная его позиция, скорее всего, могла кончиться полной катастрофой.
Но он победил. Станиславский, разволновавшись, распорядился, чтобы Горчаков не докучал автору бесконечными переделками, и высказал, отнюдь не шутя, опасение, как бы Булгакова не переманили в другой театр (вот уж никак не угрожало!).
Пьеса «Мольер» была разрешена Главреперткомом еще до начала репетиций, и кроме МХАТа договор на ее постановку заключил с Булгаковым также и Ленинградский Большой драматический театр. Там уже начали работу, как вдруг театр сообщил автору, что пьесу отклонил Худполитсовет.
Это был первый предупреждающий удар по «Мольеру». Формально никаких поводов для запрещения постановки не было, напротив, виза Реперткома свидетельствовала о разрешении пьесы к исполнению повсеместно, театр заключил с автором договор и выплатил аванс. Никаких давлений «сверху», и никаких неблагоприятных отголосков в печати пока тоже не появлялось. Все было тихо. Но в судьбе пьесы в Ленинграде, как рассказывал Булгаков в письме к П. С. Попову (февраль 1932 года), почему-то приняло участие «некое, отнюдь не должностное лицо — драматург». Булгаков его описал так: «Лицо округлое, повадки „братишки“, ныне крейсирует в Москве. Во время своего визита в Ленинград он так напугал театр, что он (театр) выронил пьесу из рук».
Трудно сказать, в какой мере именно это «частное лицо» сыграло решающую роль в судьбе ленинградской постановки, но бесспорно то, что вокруг пьесы, еще до ее появления на сцене, стала исподволь нагнетаться атмосфера подозрительности и недоброжелательства. Длительная работа в МХАТе над пьесой порождала разноречивые слухи. В этой атмосфере и шли репетиции, споры с Горчаковым, о которых я уже говорил. Станиславский принимал участие в постановке лишь эпизодически (как пишет об этом Горчаков). Высказывая свою точку зрения на идейные задачи постановки, Станиславский не торопился с выпуском спектакля, потому что, думаю, не понимал той угрожающей обстановки, которая постепенно вырастала вокруг пьесы. Отсюда возникла у Булгакова обида на Станиславского, досада, горечь. Горчаков не случайно, восстанавливая споры с Булгаковым, на первый план выдвигает Станиславского (но он лишь «эпизодически» вмешивался?), а себя как бы прячет за его спину. Основная ежедневная, трудная борьба Булгакова шла с Горчаковым, который время от времени направлял против него такую тяжелую артиллерию, как Станиславский. Наконец 15 февраля 1936 года спектакль был выпущен. Он был сыгран всего семь раз. 9 марта 1936 года появилась статья «Внешний блеск и фальшивое содержание», и спектакль был снят. Сохранились рецензии в разных газетах, уничтожающие пьесу, но сохранился и отзыв Горького, в котором он, отмечая талантливость драматурга, подчеркивал: «Он [Булгаков] отлично написал портрет Мольера на склоне его дней. Мольера, уставшего от неурядиц его личной жизни и от тяжести славы».
Читатель познакомился с этой пьесой более чем через двадцать пять лет после смерти автора, когда вышли сборники драматических сочинений Булгакова[63].
9 марта был траурный для него день. Он пришел ко мне днем, был спокоен и советовался о делах денежных. Были долги, а на «Мольера» можно было рассчитывать. Спектакля «Мольер» не стало.
В годы долгой борьбы за сохранение своего замысла (а затем столь короткой жизни пьесы на сцене) Булгаков закончил еще и повесть о Мольере. Он писал ее для журнально-газетного объединения «Жургаз». В этом издательстве и началась тогда серия «Жизнь замечательных людей». Повесть была отвергнута, как не отвечавшая «профилю» серии.
Рецензент издательства (А. Н. Тихонов[64]), испугавшись возможных намеков, советует автору избавиться от подозрительного рассказчика, который ведет биографию, ибо это негодный молодой человек, склонный к роялизму, любящий альковные истории и сомнительные источники. Вместо него, по мнению рецензента, надо было поставить «серьезного советского историка». Булгаков сообщил, что он не историк и книгу переделывать не намерен.
Взамен его повести, названной «Жизнь господина де Мольера», была напечатана биография Мольера, написанная театроведом С. Мокульским. Как бы в довершение удара она появилась на прилавках книжных магазинов одновременно с запрещением спектакля «Мольер».
Повесть Булгакова наш читатель получил, как и пьесу, лишь в 1962 году. Она вышла в той же серии «Жизнь замечательных людей», издание которой перешло теперь в «Молодую гвардию». Книга Булгакова оказалась «в профиле», никого не испугав манерой и «легкомыслием» рассказчика. Напротив, она получила самый широкий и благоприятный отклик. Но автор не увидел ее напечатанной.
Постепенно все затихло вокруг Булгакова. Лишь в театральных программах к спектаклю «Дни Турбиных» упоминалось его имя.
В течение всей нашей десятилетней дружбы он работал над романом «Мастер и Маргарита», считая его своей главной книгой — своим «Фаустом» (или «Антифаустом»). Работал с вдохновением, хотя и с вынужденными перерывами.
