Георгий Арбатов - Человек системы
В частности, после смерти В.И. Ленина советскому обществу нужна была прежде всего уверенность в возможности построить социализм, оставаясь единственным социалистическим государством а мире. А также, конечно, единство, централизация, дисциплина, без которых молодая советская власть тогда едва ли могла выжить. И.В. Сталин как бы олицетворял эти качества и твердо стоял на той позиции, что социализм можно построить в одной стране.
Но вся проблема в том, что с течением времени потребности общества могут измениться, а лидер при этом останется прежним. И вот тогда открывается путь для всевозможных искажений и деформации, когда уже общество подлаживают, нередко силой, под личные качества, желания и взгляды лидера. Здесь уже в полную силу работает субъективный фактор. Дальше этого Куусинен тогда не пошел и, видимо, не мог пойти. Но в дискуссиях в авторском коллективе высказывал однозначно и следующий отсюда вывод: такой поворот может произойти, субъективный фактор получает недопустимо широкий простор в том случае, если нет достаточно развитых демократических механизмов, которые могли бы ограничить власть лидера, либо заставив его изменить свою политику, либо отстранив его от руководства страной. В отсутствие таких механизмов начинаются неприятности, подчас очень крупные, а иногда, как случалось в истории, – роковые.
Должен признаться, я не раз потом думал, что история эта повторилась и с Н.С. Хрущевым: нужны были обществу после смерти Сталина такие качества нового лидера, как смелость, способность к решительному повороту, может быть, даже известная готовность идти на большой риск. Но потом то, что было достоинством, превратилось в недостаток. Хрущев был способен «взрывать» прежние порядки, а не преобразовывать их и тем более не создавать новые. Между тем после XX съезда КПСС этот вопрос встал в полный рост. И чем дальше, тем очевиднее выявлялось, что Хрущев начал себя изживать, что он все меньше может предложить стране. Мало того, понемногу соскальзывает к старому, даже в плане проклятого им культа личности руководителя.
Аналогичное произошло позднее, пожалуй, также и с Л.И. Брежневым. К концу хрущевского периода острой стала потребность в стабильности, даже передышке от бесконечных перетрясок и рывков вперед-назад. И уж что-что, а стабильность, неприязнь к переменам Брежнев в себе воплощал. Но опять же, как только вышли на первый план другие общественные потребности, эти качества руководителя стали вредными для общества, обратились в существенные предпосылки застоя. В обоих случаях (как и со Сталиным) общество получило, так сказать, больше, чем изначально хотело. И оказалось беззащитным, так как не имело демократических механизмов.
Но это уже не учебник, а навеянные им мысли. Мысли, так сказать, задним числом.
В оценке самой сталинской деспотии, ее характера и последствий О.В. Куусинен был однозначно жестким, отказывался прятать ее несовместимость с социализмом, коммунистическими идеалами, ссылками на «историческую необходимость», «строгие требования» периода перехода от капитализма к социализму. В то время он, правда, всего, что думал, публично высказать не мог.
Но несколько лет спустя, выступая на пленуме ЦК КПСС в феврале 1964 года с критикой теории и практики маоизма, Оттого Вильгельмович изложил давно уже выношенную им идею: «В действительности в Китае (речь шла о Китае в канун «культурной революции». – Г. А.) нет никакой диктатуры народа, нет диктатуры пролетариата, нет и авангардной роли компартии. Вся псевдомарксистская фразеология китайских руководителей есть лишь камуфляж для маскировки той диктатуры, которая там в самом деле имеется. Это диктатура вождей, а точнее говоря, диктатура личности»[3].
Как рассказывал мне в те дни А.С. Беляков, когда он после пленума зашел к О.В. Куусинену и поздравил его с удачным выступлением, тот сказал: «Там речь шла не только о Мао Цзэдуне». Другими словами, начиная с мыслей, изложенных в учебнике, Куусинен шел к важному теоретическому и политическому выводу, который высказал уже в конце своей жизни, в 1964 году, о перерождении диктатуры пролетариата в диктатуру личности. «Простили» тогда ему этот вывод, думаю, потому, что отнесли его за счет «увлечения» в полемике с Мао. Ниже я еще расскажу о принципиальном значении этой полемики для развития общественно-политической мысли в нашей стране.
Но вернемся к книге «Основы марксизма-ленинизма». Параграф о культе личности был очень важен и злободневен тогда, но он, как и главы об истмате и диамате, вообще «учебниковые» разделы, был отнюдь не главным достижением и отличием этого труда. Думаю, что настоящий творческий прорыв, по тогдашним масштабам, конечно, был сделан в политических разделах книги – там, где речь шла о политике нашей страны, о политике и тактике коммунистических партий.
Учебное пособие «Основы марксизма-ленинизма», в общем, как считали не только мы, но и большая часть рецензентов, которым рассылалась рукопись накануне сдачи в печать, могло тогда стать явлением в нашей идеологической жизни. Но не стало. В какой-то мере из-за ревности именитых авторов конкурирующих учебников, вышедших в то время, да и вообще официальных идеологов нашей партии (надвигалась работа над новой программой КПСС; поначалу Хрущев поручил Куусинену возглавить ее, но потом «старика» оттерли более шустрые «теоретики», что, безусловно, сказалось и на качестве этого документа). Но главным было все-таки другое. В 1959 году, когда вышел учебник, уже весьма значительной была консервативная оппозиция курсу XX съезда КПСС. И она-то с первого взгляда распознала суть этой работы.
Едва ли пришлась книга по душе, в частности, М.А. Суслову. Мои друзья, работавшие в аппарате ЦК КПСС, рассказывали, что тогдашний секретарь ЦК по идеологии Л.Ф. Ильичев тоже не терпел наш учебник. Передавали, что в узком кругу ответственных сотрудников отдела этот закоренелый сталинист называл книгу под редакцией О.В. Куусинена «социал-демократической». Такие оценки подхватывались тогда с ходу и охотно повторялись консерваторами, в частности в Академии общественных наук. Немилостью идеологического руководства объясняется и ничтожный для такой работы тираж: первое издание – 300 тысяч, второе – 400 тысяч. И это для учебника, специально рассчитанного на массового читателя. Для сравнения: только в ГДР учебное пособие издали на немецком языке тиражом миллион экземпляров.
В печати учебник практически не рецензировался, никто не отметил его реальных достоинств. Никто не позаботился о его изучении в сети партпросвещения. В немалой степени по всем этим причинам учебник не получил должной популярности и авторитета в стране.
