Олег Калугин - Прощай, Лубянка!
На политической линии тоже имелась специализация: одни работали с уже имеющейся агентурой, другие заводили связи и собирали информацию в доверительных беседах, третьи готовили активные мероприятия и дезинформацию. Один человек отвечал за связь с Компартией США, передачу ей инструкций и пожеланий ЦК КПСС, а также значительных сумм денег. Еще один обрабатывал всю поступающую информацию для передачи ее в Москву. Шифровальщики завершали весь процесс, переводя любое сообщение в Центр в стройные колонки цифр.
Моя главная задача как работника линии «ПР» состояла в том, чтобы искать перспективных для вербовки американцев и иностранцев, способных снабжать советскую разведку немедленно или в не слишком отдаленной перспективе секретными, предпочтительно документальными сведениями по актуальным вопросам внешней и внутренней политики правительства США. Из общего перечня главных объектов проникновения советской разведки, включавшего по степени важности аппарат Белого дома, наиболее осведомленные комиссии конгресса США, госдепартамент, ЦРУ, ФБР, Пентагон, а также ведущие научно-исследовательские центры и военно-промышленные корпорации, мне достались Информационное агентство США, имевшее филиал в Нью-Йорке, американские чиновники Секретариата ООН, журналистский корпус. Фактически, в силу специфики моей «крыши», мне была предоставлена полная свобода действий в свободный поиск любого подходящего для разведки объекта.
Задел связей, оставленный после года пребывания в Колумбийском университете, послужил исходной базой для моей оперативной деятельности.
Один из студентов, Николас, с которым я установил контакт год назад, теперь работал в лаборатории, имевшей контракты с Пентагоном. Я его заприметил еще в первые месяцы пребывания в университете по причине весьма радикальных высказываний. Возобновив, к его удивлению и радости, знакомство, я вскоре предложил передать мне сведения о некоторых исследованиях лаборатории, в которой он работал. Поскольку речь шла о ядерных материалах, мое объяснение, хотя и шитое белыми нитками, сводилось к тому, что первая в мире страна социализма в битве за научно-техническое превосходство с Западом не имеет права плестись в хвосте, и долг каждого радикала внести свою лепту в общее дело. Аргументы вроде бы подействовали, и я уже предвкушал удовольствие очередной встречи. Увы, обещанных документов он не принес, сославшись на трудности их выноса из лаборатории. Кроме того, пояснил он, имеется этическая сторона вопроса. По этому поводу он поговорил со своими родителями, людьми весьма левых взглядов, и они отсоветовали ему выполнять мои просьбы.
Я с трудом сдерживал раздражение, выслушивая оправдания своего собеседника. «Вот она, цена вашему радикализму, — горячо говорил я. — Когда речь идет о войне или мире, победе социализма или империализме, выбор может быть только один…» Смущенный молодой человек не спорил. Ему было неловко.
Через несколько дней недалеко от корпункта меня остановил пожилой мужчина и, представившись отцом Николаса, попросил поговорить с ним. На его «кадиллаке» мы проехали в деловую часть Нью-Йорка, где и решили позавтракать.
Разговор был недолгим. «Мне неудобно за поведение моего сына, но вы должны понять и его, и нас, его родителей. Мы всегда верили в грядущую социалистическую Америку. Теперь, на склоне лет, ясно, что эта цель недостижима. Пусть Николас спокойно работает. Мы будем вам помогать за него. Все, что надо и что я могу, я сделаю для вас и вашей страны».
Столь неожиданный поворот поначалу вызвал у меня подозрение. Но я увидел в глазах этого человека жертвенный блеск, искреннюю, почти трогательную решимость вернуть потерянные годы, еще не угасший коминтерновский дух. Мы договорились о последующих встречах без телефонных звонков с соблюдением предосторожности.
Я заехал в резидентуру и доложил о случившемся Барковскому. То, что я нарушил существующий порядок, не вызывало сомнений. Ни одно вербовочное мероприятие, а это фактически была вербовка, не могло состояться без предварительной санкции Москвы. Обычно процедура привлечения к сотрудничеству перспективного кандидата занимала несколько месяцев. Он изучался, проверялся, о нем писали заключение и обстоятельно мотивировали рапорт на вербовку. В данном случае все процедуры были опущены.
Барковский пригласил Кулебякина, и они дружно осудили меня за недисциплинированность и нарушение приказов. В качестве оправдания я выдвинул только один тезис: объект сам предложил услуги и искусственно отталкивать его, а потом вновь возвращаться к этому вопросу нелепо. К тому же интуитивно я чувствовал, что он не врет.
«Ну что же, посмотрим, как среагирует Центр, — сказал Барковский. — Телеграмму я напишу сам». Потом он мне показал текст, в котором кратко описывался мой «подвиг» и оценка его резидентом. Из нее следовало, что мне сделано серьезное предупреждение о недопустимости повторения подобных действий. Позже я узнал, что была и приписка: «Вместе с тем, учитывая проявленную товарищем Феликсом инициативу и смелость, предлагаем повысить его до старшего оперуполномоченного».
Через месяц с небольшим из Москвы пришло официальное письмо, где отмечалась поспешность проведенной вербовки. Одновременно меня поздравляли с повышением в должности.
Приобретенный мной агент не мог стать источником серьезной политической информации, но он многие годы как бизнесмен помогал нам решать такие вопросы, заниматься которыми советскому человеку было невозможно.
Тем временем я продолжал поиск новых людей. Корреспондентская «крыша» блестяще подходила для этой цели. С кем мне только не приходилось встречаться или вести переписку в то время!
Элеонора Рузвельт и Джон Рокфеллер 4-й, импресарио Сол Юрок и актриса Шелли Уитерс, писатель Альберт Кан и художник Рокуэлл Кент, ученый Уильям Дюбуа и руководитель профсоюза грузчиков Западного побережья Гарри Бриджес, издатель Карл Марзани и публицист Чарльз Аллен, финансист Джеймс Уорбург и промышленник Сайрус Итон.
Конечно, большинство моих связей тяготело к левым, некоторые даже состояли в Компартии США. Но это меня не смущало. В огромном количестве знакомств я надеялся зацепить, а потом скрыть тот, может быть, единственный источник информации, ради которого стоило просеять через себя сотни людей.
Интересным контактом, получившим развитие на несколько лет вперед, стало знакомство с молодым отпрыском семейства американских миллиардеров Джеем Рокфеллером. Встретились мы впервые на телестудии в Нью-Йорке в ноябре 1960 года. Джей тогда учился в Гарвардском университете и пригласил меня погостить у него в Кембридже. Между нами завязалась переписка, но выехать к нему мне удалось только в апреле следующего года, и то не в Кембридж, а в штат Вермонт, где он поселился на весенние каникулы со своим приятелем, сыном госсекретаря США в конце двадцатых годов Франка Келлога.
