Юрий Сушко - Марина Влади, обаятельная «колдунья»
Поэт — а слово долго не стареет —
Сказал: «Россия, Лета, Лорелея…»
Россия — это ты, и Лета, где мечты.
Но Лорелея — нет! Ты — это ты!
В. ВысоцкийДома она пристально, с неосознанной и невнятной ревностью сравнивала портреты Лики Мизиновой со своими московскими фотографиями в нарядах конца XIX века. Конечно, на эту женщину наверняка засматривались мужчины. Она вспомнила Чехова, который почти всерьез говорил, что зимой в Мелихово зайцы взбираются на сугробы и заглядывают в окна, чтобы полюбоваться на гостившую в доме Лику…
Перечитывая чеховскую переписку с Мизиновой, Марина чувствовала: «Я сама влюбилась в Лику… Мне понятен ее внутренний мир, ее отношение к Чехову. Человек, который в течение многих лет был рядом с Антоном Павловичем, был духовно близок ему, не мог быть незначительной, неинтересной фигурой. В этом трудность и достоинство роли…»
— Таня, вот послушай:
«Милая Лика… Приезжайте, милая блондиночка, поговорим. Поссоримся; мне без Вас скучно, и я дал бы 5 рублей за возможность поговорить с Вами хотя бы в продолжение пяти минут… Приезжайте же к нам, хорошенькая Лика, и спойте. Вечера стали длинные, и нет возле человека, который пожелал бы разогнать мою скуку….»
— А вот она, хитрющая, пишет ему:
«…О Вас там говорили как о божестве, особенно прочтя „Мою жизнь“!.. Ну напишите же побольше про себя. Говорят, Вы теперь толще меня. Значит, красивы?.. Когда же Ваша свадьба? Мне здесь покоя не дают с этим! И где Ваша невеста? А все-таки гадко, с Вашей стороны, не сообщить об этом такому старому приятелю, как я… Напишите же, не будьте с…ей. Прощайте, жму Ваши лапы и остаюсь все та же Ваша Лика».
— И снова Чехов:
«Милая Лика, Ваше сердитое письмо, как вулкан, извергло на меня лаву и огонь, но, тем не менее, все-таки я держал его в руках и читал с большим удовольствием. Во-первых, я люблю получать от Вас письма; во-вторых, я давно уже заметил, что если вы сердитесь на меня, то это значит, что Вам очень хорошо.
Милая, сердитая Лика, Вы сильно нашумели в своем письме… В жизни у меня крупная новость, событие… Женюсь? Угадайте: женюсь? Если да, то на ком? Нет, я не женюсь, а продаю Марксу свои произведения… В Париж: я поеду, собственно, затем, чтобы накупить себе костюмов, белья, галстуков, платков и проч. И чтобы повидаться с Вами, если Вы к тому времени, узнав, что я еду, нарочно не покинете Париж:, как это уже бывало не раз. Если Вам почему-либо неудобно видеться со мной в Париже, то не можете ли Вы назначить мне свидание где-нибудь в окрестностях, например, в Версале?..»
(И я хочу назначить Володе свидание где-нибудь под Парижем, в том же Versailles, тихо, улыбаясь сама себе, подумала Марина. Или у нас, в Maisons-Laffïtte. Почему бы и нет?)
«…Нет, милая Лика, нет! Без вашего позволения я не женюсь, и прежде чем жениться, я еще покажу Вам кузькину мать, извините за выражение…»
«…Не могу без тебя жить» — «Что за мерлихлюндия?»
— А как ты думаешь, Марина, — Таня с интересом посмотрела на сестру, которая, читая ей фрагменты переписки, сама витала где-то далеко, вне этой комнаты, — почему они, Чехов и Лика, так и не стали любовниками, ну в прямом смысле слова?
— Ума не приложу. Я сама над этим голову ломала, но так ни к чему и не пришла… Думаю, он не был влюблен сексуально. Он не был любовником. По-моему, Чехов был очень одиноким человеком. Может быть, у него были какие-то проблемы в отношениях с женщинами, не знаю… Хотя несколько раз Антон Павлович все-таки собирался жениться. Но ставил условия. Секунду, сейчас найду. Ах, вот, слушай:
«Если вы хотите, женюсь, но все должно быть, как было до этого. То есть она должна жить в Москве, а я в деревне. Я буду к ней ездить. Счастья же, которое продолжается каждый день от утра до утра, я не выдержу… Дайте мне такую жену, которая, как луна, будет являться на моем небе не каждый день».
А Лика была девчонкой. Их любовь была не взаимная, вернее, взаимная, но как бы по очереди. То Лика предпочитала переписку «все полунамеками», то Чехов кем-то был увлечен. Когда она его упрекала, он с обычной своей иронией ей отвечал: «Вы выудили из словаря иностранных слов слово „эгоизм“ и угощаете меня им в каждом письме. Назовите этим словом Вашу собачку»… Но все равно она была его Музой. У «Попрыгуньи» — внешность Лики, у Нины Заречной в «Чайке» — ее характер… Но мне кажется, Чехов был, вероятно, довольно трудный человек в жизни. Но — очаровательный, добрый, тонкий, интеллигентный… Чистый гений. Для меня он был и будет на одном уровне с Шекспиром… Вот так!
Дома Марина быстро, почти в один присест, сама перевела на французский малюгинский сценарий, стала раздумывать, кому из более-менее серьезных продюсеров его доверить. Одним из первых откликнулся Ив Чампи,[13] который тут же согласился частично профинансировать необычный советско-французский кинопроект.
Чутко уловив пробуждающийся интерес, Марина решила пригласить в Париж драматурга, чтобы свести его накоротке с влиятельными кинобоссами, уточнить характеры отдельных героев, проработать некоторые, прежде всего парижские, эпизоды, возможно, даже добавить какие-то сцены. Марина даже придумала лирическое объяснение на Эйфелевой башне. Позвонила в Москву, но Юткевич тут же огорошил печальной вестью: Леонид Антонович Малюгин[14] позавчера, 20 января, увы, скончался…
Оговаривая условия будущей совместной работы, Марина вовсю фантазировала: «Консультантом по исполнению романсов непременно должна стать моя мама, которая очень хорошо помнит стиль того времени. Она очень хочет приехать, но ей трудно по возрасту совершать такие путешествия. Но все-таки, может быть, она соберется… А вот своих двух сыновей я бы очень хотела определить на лето в пионерский лагерь под Москвой, чтобы они говорили только по-русски».
Нет проблем, заверяли Влади администраторы картины, все будет сделано по высшему разряду: и маму оформим консультантом, и даже заплатим, и парней в лагерь определим. Только приезжайте поскорее, подготовительные работы уже в разгаре, все исполнители главных ролей утверждены, шастаем по Подмосковью, выбираем места для натурных съемок. Поторопитесь, погода уходит, не ждать же следующей зимы…
* * *В феврале 1968 года Марина наконец появилась на заснеженном московском горизонте. Буквально через пару дней она сообщает в Париж: «Я начинаю работать, жизнь устраивается. Живу в гостинице „Советская“, бывшем „Яре“, где пировал еще мой дед. У меня роскошный номер с мраморными колоннами, роялем и свежими цветами…»
