Александр Боханов - Николай II
Русский характер всегда отличал максимализм во всем, что касалось веры и преданности. Или безграничная вера в Бога и Царя, безмерное раболепие перед земной и небесной властью, или полное отречение от того и другого, абсолютное игнорирование традиций и национальных святынь. Русская натура — это чаще всего стихия, порыв. Ее обуревают страсти, заставляющие совершать труднообъяснимые с прагматических позиций (или вообще необъяснимые) поступки, приносить себя в жертву во имя веры, любви — или ненависти. Русскому человеку тесно в «сегодня». Его душа, мысли и мечты устремлены во «вчера», в «завтра», а нередко и вообще в запредельную высь. Поэтому именно на русской почве дали такие страшные плоды схемы и теории, направленные на насильственное разрушение реального мира и сочиненные по большей части в благополучной Западной Европе. Русский радикализм — это болезнь души, отринувшей Бога, болезнь личности, потерявшей национальную почву и исторические корни.
Этих анархистов и радикалов, с легкой руки писателя Ивана Тургенева называемых в России нигилистами, насчитывалось всегда немного, но они являлись чрезвычайно деятельными и отличались фанатической преданностью своим фантастическим идеям. Эта одержимость производила сильное впечатление не только на последователей, но даже на врагов. Начитавшись сочинений Прудона, Фурье, Маркса и других светочей теорий социализма и радикализма, они были уверены, что только социальная революция может открыть дорогу к «светлому будущему людей». Но так как, по их представлениям, народ пребывал в темноте и невежестве, не мог сам освободиться от грабителей и угнетателей, его необходимо было «просветить и просветлить».
В 60-е годы толпы одержимых молодых людей отправились в русские деревни, чтобы там вести «разъяснительную работу». Они устраивались фельдшерами, учителями, агрономами, ветеринарами и в свободное от трудов праведных время вели беседы «с бедными тружениками», не скупясь на критику общественного устройства. Подобные собеседования заканчивались почти всегда одинаково: возмущенные богохульными речами «стриженых девок» и «худосочных мужиков» крестьяне или сдавали их полиции, или расправлялись с ними сами, и немалому числу «борцов за народное счастье» с трудом удавалось уносить ноги от разъяренной толпы. Несколько лет продолжалось это «хождение в народ», закончившееся полным провалом.
Осознав, что поднять восстание таким путем не удается, радикалы избрали тактику беспощадного террора против представителей власти. В их воспаленном мозгу возникла маниакальная идея: убить монарха и этим вызвать повсеместное брожение, а может быть, и революцию. Каждая либеральная мера властей воспринималась ими как уступка, как проявление слабости. Они не хотели преобразований, они грезили о крушении.
Самодержавный Олимп был немало озадачен: реформы, нацеленные на мирное преобразование жизни, улучшение материального благосостояния и правовой защиты населения, казалось бы, должны были встретить поддержку грамотных и просвещенных подданных империи. Получалось же наоборот. Но чего добивались эти молодые люди, вместо того чтобы учиться и служить стране, становившиеся ненавистниками государства? Здравомыслящим и ответственным людям невозможно было принять очевидное и согласиться с тем, что юноши и девушки жертвовали карьерой, благополучием, а иногда и жизнью (и не только своей) лишь для того, чтобы сделать абсурдное реальным. Но это было именно так.
Разгул террора вызывал возмущение и негодование в различных кругах общества. Причем возмущались не столько нигилистами, сколько беспомощностью властей, не умеющих (а может, «не желающих»?) принять надлежащие меры и покончить с этой кровавой оргией. Чего стоил один эпизод с некой Верой Засулич! Говорили, что это девушка из хорошей дворянской семьи, закончившая пансион, которая почему-то связалась с этими ужасными анархистами и в январе 1878 года совершила дерзкое покушение на жизнь петербургского градоначальника (шефа столичной полиции) Ф. Ф. Трепова. Террористку предали суду, но на суде, проходившем под" гром обличительных тирад в адрес властей, коллегия присяжных оправдала ее, покушавшуюся на убийство и ранившую верного царского слугу! Правоверным монархистам было от чего негодовать.
Цесаревич Александр Александрович, как верный сын и преданный подданный, никогда не ставил под сомнение распоряжения и указы «дорогого Папа». У него иногда возникало внутреннее несогласие, он порой не одобрял назначения на высшие посты в империи, но никогда публично не выражал неудовольствия и не стремился изменить свершившееся. На заседаниях Государственного Совета ему случалось спорить и пререкаться с всесильным шефом жандармов графом П. А. Шуваловым, с министром внутренних дел П. А. Валуевым, министром финансов М. X. Рейтерном, другими высшими сановниками империи по частным вопросам, но цесаревич никогда не критиковал правительственный курс.
Престолонаследник знал, что отцу наушничают на него, что недоброжелатели в невыгодном свете рисуют его слова. Однажды он прямо сказал отцу, что есть люди, желающие их поссорить, и спросил, не потерял ли самодержец к нему расположение? В ответ же услыхал слова, которые помнил всегда и которые согрели его сердце: «Я скорее начну сомневаться в себе, чем в тебе». Потом были другие случаи, иные эпизоды, вызывавшие неудовольствие монарха поведением наследника, но расположение к сыну он сохранял до последних дней своей жизни. Только в конце царствования Александра II цесаревич почувствовал, что государь начал меняться; что-то в нем надломилось, и сын уже не был уверен, что пользуется прежней любовью отца. Потом наступило 1 марта 1881 года, и Александр Александрович навсегда отбросил душевные неудовольствия, а память его об отце осталась высокой и светлой.
С душевным трепетом, со слезами на глазах читал Александр III завещание Александра II. «Я уверен, — писал отец, — что сын мой, Император Александр Александрович, поймет всю важность и трудность высокого своего призвания и будет и впредь во всех отношениях достоин прозвания честного человека, которым величал его покойный старший брат его Никса. Да поможет ему Бог оправдать мои надежды и довершить то, что мне не удалось сделать для улучшения благоденствия дорогого нашего Отечества… Благодарю его, в последний раз, от глубины нежно любящего его сердца, за его дружбу, за усердие, с которым он исполнял служебные свои обязанности и помогал мне в Государственных делах». Александр Александрович не мечтал о короне, но, когда смерть отняла отца, проявил удивительное самообладание и смирение, приняв то, что давалось лишь по воле Всевышнего.
