Ольга Ваксель - «Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи
В институте был кружок поэтов, в который я немедленно вступила, руководимый Гумилевым[261]. Он назывался «Лаборэмус»[262]. А вскоре в кружке произошел раскол, и другая половина стала называть себя «Метакса», мы их называли: «мы, таксы». В кружке происходили вечера «коллективного творчества», на которых все упражнялись в преодолении всевозможных тем, подборе рифм и развитии вкуса. Все это было очень мило, но сепаратные занятия с Н. Гумилевым, бывшим моим троюродным братом[263], нравились мне гораздо больше, особенно потому, что они происходили чаще всего в его квартире[264] африканского охотника, фантазера и библиографа[265].
Он жил один в нескольких комнатах, из которых только одна имела жилой вид. Всюду царил страшный беспорядок, кухня была полна грязной посудой, к нему только один раз в неделю приходила старуха убирать.
Не переставая разговаривать и хвататься за книги, чтобы прочесть ту или иную выдержку мы жарили в печке баранину и пекли яблоки. Потом с большим удовольствием это глотали. Гумилев имел большое влияние на мое творчество, он смеялся над моими робкими стихами и хвалил как раз те, которые я никому не смела показывать. Он говорил, что поэзия требует жертв, что поэтом может называться только тот, кто воплощает в жизнь свои мечты.
Они с А.Ф. терпеть не могли друг друга[266] и, когда встречались у нас, говорили друг другу колкости. Я не знала, как их примирить, потому что каждый из них был мне по-своему интересен. С началом занятий в школе жизнь моя пошла еще более интенсивно. Теперь после школы и службы я отправлялась в Институт Живого Слова, где проводила от семи до одиннадцати каждый вечер и возвращалась пешком с Александринской площади на Таврическую, потому что трамваев не было.
В конце сентября А.Ф. сделал мне предложение. Для этого он пригласил меня к себе и в очень осторожных выражениях сообщил о своем намерении просить моей руки у моей матери, в марте 1921 года. Я не была ни поражена, ни довольна, меня смешила эта торжественность (при чем здесь моя мать, не на ней же он собирается жениться). Но кроме него я никого тогда не знала, мысль о нем как о возможном муже была настолько привычной — мир замыкался этим представлением.[267] Моя влюбленность была совершенно отвлеченного характера. У меня не было ни малейшего влечения, я только признавала его прекрасные качества, представление о которых он сумел мне внушить во время наших долгих бесед и прогулок. Я ничего не ответила, но у меня получилось ощущение, что для меня снова потеряна возможность быть самой собой, что то, что произойдет — неизбежно. Мне стало как-то безразлично, но я считала, что повернуть обратно уже поздно — образуется пустота, которую нечем будет заполнить. К моему счастью, я мало замечала окружающее, была занята перестройкой своего мира.
К маю 1921 г. все было решено окончательно. Дня за четыре до венчания в церкви я была у А.Ф. посмотреть ремонт. Наутро мы должны были пойти в ЗАГС, я осталась у него ночевать. Прежде чем разойтись по своим комнатам, мы долго разговаривали о нашем будущем; между прочим, А.Ф. заявил мне, что у нас не будет детей. Я ничего ему не возразила, потому что ничего не смыслила в этом деле, но в душе возмутилась страшно и решила про себя, что так не будет. Я очень кисло с ним попрощалась и ушла спать.
Мы венчались в Смольном соборе 29 мая (ст[арого] ст[иля]) 1921 г. Присутствовали только четыре шафера и моя мать. После этого пили чай у нас очень скромно. К моей свадьбе были заказаны кондитерские конфеты у полковника Далматова[268], которые он и сделал весьма похожие на настоящие. После этого мы пошли в концерт в Капеллу, где было много теософов, которые меня преглупо поздравляли и трясли нам руки. Мне было противно и неловко. После этого мы вернулись к нам, посидели часок на балконе в моей комнате и распрощались. А.Ф. ушел к себе, а я легла спать, как ни в чем не бывало.
Дня через три, когда окончился ремонт у А.Ф., я переехала к нему[269]. В первый вечер он заявил мне, что явится ко мне как «грозный муж». И действительно, явился. Я плакала от разочарования и отвращения и с ужасом думала: неужели то же самое происходит между всеми людьми. Я чувствовала себя такой одинокой в моей маленькой комнатке — А.Ф. благоразумно удалился.
Больше года он ждал этого дня, ведя аскетический образ жизни, а тут невеста недовольна, смотрит на него почти с ненавистью. Чтобы избежать повторения подобных сцен, я уехала в деревню, к его бывшей прислуге Елизавете, вышедшей замуж за крестьянина-вдовца. Там была прелестная местность, я грелась на солнце, купалась, пила молоко и читала, забравшись в лес. Два раза приезжал А.Ф., я там пробыла недели три и вернулась в город с успокоенными нервами, но в убийственном настроении.
Пару дней я слегка занималась хозяйством, потом весьма холодно навестила знакомого грека — художника, урода и отвратительного существа, и отдалась ему «для сравнения». Результат был тот же. Я ушла, не попрощавшись и не взглянув на свою жертву. Он долго потом искал встреч со мной, сторожил меня на улице, пугал, доводя почти до обморочного состояния, следил, когда уходил мой муж, и вламывался ко мне в квартиру. Мне с большим трудом удавалось его выпроводить, он внушал мне и жалость и отвращение. Ни за какие блага мира я не согласилась бы повторить то, что произошло. Но он не понимал это, то плакал, то угрожал, то молил и говорил, что убьет себя, и при этом так ругал моего мужа, что стыдно было слушать. Мне пришлось опять удрать в деревню, спасаясь от этого черномазого черта.
Благодаря этим приключениям я несколько благосклоннее стала относиться к А.Ф., несмотря на то, что он побрил голову и имел ужасный вид. Я старалась на него не смотреть и не приглашала в деревню, под тем предлогом, что ему там негде спать. Мысль о том, чтобы спать вместе, не могла у меня возникнуть. К моему мировоззрению прибавилась изрядная доля цинизма. За какой-нибудь месяц произошло столько перемен, что раньше я не поверила бы, если бы мне это предсказали. Но внезапно я почувствовала себя настолько сильной и самостоятельной, что, когда вернулась и узнала, что мой грек повесился, сумела очень скоро об этом забыть и уверить себя в том, что он был сумасшедший.
Осенью я серьезно занялась переустройством квартиры А.Ф., выбросила много его старых реликвий, сжигала письма, фотографии, дневники, выбросила на чердак кровати, заменила их диванами, переставила всю мебель и успокоилась только тогда, когда квартира стала совершенно неузнаваемой.
