Лотта Ленья. В окружении гениев - Найс Ева

— А по-другому вы не поймете.

— Мы вообще-то создаем театр или нет? — спрашивает спокойно Кас.

Курт одобрительно стучит по столу.

— Спасибо, Кас. Я тоже хочу сочинять не для идеологий, а для сцены и людей.

Перекошенная физиономия Брехта могла бы заставить боязливого пригнуться. Но прежде чем он успевает что-то ответить, к их столику подходит человек с камерой.

— Извините, нельзя ли сделать фотографию господина Вайля и господина Брехта?

Ни с того ни с сего Брехт бьет его кулаком в лицо. Что-то хрустит, и из носа журналиста течет кровь.

Курт вскакивает, чтобы помочь. Осторожно кладет руку на его плечо:

— Вы в порядке?

Журналист хватается за нос и потом удивленно смотрит на размазанную по ладони кровь, будто хочет спросить, что с ним только что произошло.

— Думаю, да.

— Пошел вон, — с пеной у рта кричит Брехт. — Я никогда больше не буду фотографироваться с Вайлем. Не хочу быть на одной картинке с этим оперным дураком, этим фальшивым Рихардом Штраусом. Музыка ничто без моего текста.

— Будут последствия, — говорит журналист, перед тем как бодро уйти из ресторана.

Курт опускается на свое место. Страдальческий вид мужа вызывает в Лотте желание схватить его за аккуратный воротничок и встряхнуть как сле-дует. Вместо того чтобы тоскливо пялиться в пустоту, он должен был дать хорошенько в морду этому Брехту.

— Почему ты ему это позволяешь? — спрашивает она, когда Брехт на минуту отходит в туалет.

— С такими бесполезно дискутировать, — защищаясь, бормочет Курт. — Но я обещаю, что «Тот, кто говорит да» — мой последний спектакль с ним, а затем уже конец.

Кас склоняется к нему:

— Я за, давай сделаем что-то свое. Это невыносимо.

Курт благодарно улыбается.

Ну вот! Лотта снова испытывает облегчение, что ко всему этому не имеет никакого отношения. Она в очередной раз сыграет Дженни, но теперь в фильме. Как заманчиво! И самое интересное, что ее роль для «Трехгрошового фильма» основательно переработана. Причем для этого они отщипнули песню у Каролы, которая исполняет роль Полли. Эта баллада пиратки Дженни — замечательная вещь. Карола, наверное, плачет по ночам в подушку, но не надо было выкаблучиваться. Лотте на записи разрешили спеть это произведение, и оно приобрело мировой успех. Неудивительно, что и в фильме хотели услышать именно ее.

Будет в этот полдень

тишина вблизи причала,

И отвечу я:

«Казните всех подряд!»

Смутившись, Лотта заметила, что все вылупились и смотрят на нее. Должно быть, она напевала слишком громко. Поднимая бокал, она произносит тост за Курта и Каса:

— «И если голова падает, я говорю: „Ой“». Слава богу, что это не ваши головы, если учесть, что уважаемый господин Брехт, как он показал сегодня, умеет бить не только словами.

СЦЕНА 5 Большая опера — Вена,

апрель 1932 года

Вопреки обещанию, данному когда-то матери, она снова возвращается в Вену — в этот раз как победительница. Лотта прижимается крепче к мужу во время прогулки по знакомым улицам. Она колебалась, прежде чем согласиться на роль в австрийской постановке «Расцвет и падение города Махагони». Не была уверена, справится ли с такой музыкой. И потом, какой-то холодок пробегал при мысли о долгом пребывании в Вене. Но, воодушевленная Куртом, сдалась. Ведь она не то чтобы не хотела петь партию, которая была предназначена именно для нее. Да и прекрасно было бы встретить маму и братьев с сестрами.

Но сначала она собирается познакомиться с другими участниками актерского состава. Молодой режиссер Ганс Хайнсхаймер пригласил всех выпить.

— Мне очень интересно. Хотел бы знать, что ты в хороших руках, прежде чем уеду. — Курт осторожно сжимает ее руку.

— Когда тебе нужно в Берлин?

— Скоро.

Лотте стыдно оттого, какое облегчение приносит ей эта новость. Так тесно и душно стало в Берлине. А теперь еще Курт купил этот маленький захолустный домик в Клайнмахове. Ей хотя бы не понадобились отговорки, чтобы не переезжать туда. С тех пор как одна роль быстро сменяет другую, ее чемодан находится в постоянно сменяющихся отелях.

Знакомые не догадываются о проблемах между ней и Куртом. Она молчала и о том, сколько неприятностей ей пришлось пережить из-за его поведения во время работы над «Трехгрошовым фильмом». Другие бы сразу приняли его сторону и объяснили ей, что надо войти в положение, когда речь идет о творчестве мужчин. Этому мог бы возразить только Брехт, для которого существует лишь его собственное творчество.

Можно подумать, что выступления Лотты — это пустое развлечение?

До съемок Курт делал вид, что считает ее работу равноценной своей. И все же потребовал от нее, чтобы она все бросила, после того как они с Брехтом увидели, что режиссеры фильма перерабатывают материал, расставляя в нем другие акценты. Они сразу же подали в суд на создателей фильма из-за сокращений в их драгоценном спектакле, что заметно усложнило Лотте жизнь на съемочной площадке. Лотта очень сердилась на мужа. Иначе бы она злорадствовала, когда Брехт проиграл свое дело, а Курт выиграл. Суд решил, что изменений в музыке больше, чем в текстах.

Лотта, несмотря ни на что, отказывалась сдать свою роль. Конечно, потом ей пришлось смотреть уже готовый фильм без Курта, хотя для нее было очень важно, чтобы он оценил ее игру. Почему он не мог видеть в фильме и пьесе два разных произведения? Вряд ли они могли считать пьесу священной неприкасаемой коровой, когда вся идея «Трехгрошовой оперы» была заимствована у других авторов.

Но у режиссера хватило ума не вымещать гнев на Лотте. Господин Пабст всегда обращался с ней обходительно и не требовал от нее ничего, кроме выполнения роли наилучшим образом. И эти ожидания она превзошла, об этом он сказал ей сам. Играть Дженни доставляло ей огромную радость. Там, где Карола должна была действовать с благородной сдержанностью, Лотте разрешалось быть вульгарной и выставлять напоказ все что есть.

— Да твоя Дженни — настоящий дьявол, — сказал Пабст. — И как тебе удается заставить зрителей видеть в ней маленькую девочку, которой она была когда-то? Ты воплощаешь собой утраченную невинность.

Лотта пожала плечами.

— Это моя манера игры.

Она поняла, чтó он имеет в виду, когда увидела готовый фильм и сначала себя не узнала. Вместо нее Дженни стояла спиной к окну борделя и почти неподвижно подпирала подоконник. Никаких красивых жестов. Многие советы Брехта оказались на вес золота, и Лотта не преминула ими воспользоваться. Его способность прогнозировать результат безошибочна. Дженни задумчиво смотрела сквозь экран в пустоту. Менялось только ее лицо, которое выражало попеременно то серьезность, то ликование. Настолько убедительную жажду мести у Дженни можно было объяснить, вероятно, тем, что Лотта в этот момент представляла себе отца с его кулаками. В их противостоянии смешивались ненависть, гордость и ярость, которые превращались в безжалостное, почти радостное безразличие к своим противникам.

И под возгласы «гоп-ля» и прибаутки

Будут головы катиться с плеч.

И умчится со мною

Сорокаорудийный

Трехмачтовый бриг.

Лотта тоже стояла у окна. И тоже знала, хотя и не могла видеть, что ее отец сидит в пивной напротив. Там он пропивал все деньги, в то время как его дети радовались каждой крошке хлеба, который бросали солдаты из казармы, а его жена изнуряла себя, стирая чужое белье. Лотта часто представляла, как на ее глазах разрывается бомба и разносит все до основания — и отца-извозчика, и его собутыльников, и соседок, которые считали господина Бламауэра таким шикарным, когда он прихорашивался. Они все должны упасть к ее ногам замертво. «Гоп-ля!»