Анна Марианис - Николай Рерих. Мистерия жизни и тайна творчества
И все же, как отмечал далее Рерих, несмотря на нужду, школа процветала. От желающих учиться в ней не было отбоя, количество учеников в период директорства Рериха неуклонно возрастало с каждым годом. На вопрос о том, в какой художественной школе они учатся, учащиеся с гордостью отвечали: «У Рериха». Правда, преподаватели иногда жаловались на переполнение классов – как уже говорилось, огромная популярность школы в Петербурге и даже за его пределами не облегчала материального положения ее учителей.
Что касается «высоких покровителей» школы – императорской семьи и членов царствующей династии – то в своих очерках Н. К. Рерих достаточно иронично писал об их отношении к школе и к искусству в целом. З. Г. Фосдик в своем дневнике приводила некоторые фрагменты воспоминаний Николая Константиновича о его общении с покровителями школы: «Сегодня он [Н. К. Рерих] нам рассказывал, как Государь со всей семьей ездил осматривать их музей,[187] а он и Е. И. с остальными работниками музея его принимали. Вдовствующая Государыня очень много беседовала с Н. К., а Государь первым разговора вообще не начинал. Всегда приходилось самому начинать разговор, нарушая этикет (ибо первым должен заговорить Государь), поскольку он обычно не знал, о чем говорить, и разговора бы вообще не было».[188]
Также, по словам Зинаиды Фосдик, художник «…рассказывал, как Государь однажды подарил их школе дом и землю Морского ведомства в центре города. Он, то есть Н. К., приехал в Морское ведомство, а там удивились и сказали: «Нам ничего не было сообщено, может быть, Его Величество думал что другое». Так школа и не получила [дар]».[189]
Помимо таких «даров» жизнь подбрасывала Рериху сюрпризы и пожестче. В очерке «Столкновения» художник не без юмора вспоминал о конфликтах с невежественными представителями властей, происходивших во время устройства и персональных выставок самого художника, и школьных художественных выставок.
«При устройстве моей выставки в «Современном Искусстве» вдруг получаю спешное сообщение о том, что ген[ерал] Клейгельс запретил выставку. Спешу узнать, в чем дело. Оказывается, генерал не может пропустить моих этюдов с натуры, сделанных в кормоновской мастерской. Еду к генералу на Гороховую и высказываю мое недоумение и негодование. Генерал, распушив свои бакенбарды, возражает: «Невозможно, представьте себе, придут дамы с дочерьми! Нет, нет, вообще невозможно». Я говорю: «А как же статуи в Летнем Саду?» Генерал отвечает: «Летний Сад не в моем ведении». Можно себе представить генерала Клейгельса в роли арбитра невинности».[190]
Этот конфликт завершился компромиссом: Рерих снял один свой рисунок и при этом получил разрешение открыть выставку. Аналогичная ситуация возникла при открытии отчетной годовой ученической выставки в Школе поощрения художеств. В ИОПХ приехал помощник градоначальника генерал Вендорф и категорически запретил открывать выставку. Как писал Рерих, причина этого распоряжения оказалась все та же – генеральская «цензура» никак не могла пропустить фигуры обнаженных натурщиков в живописных и скульптурных работах натурного класса. «Прихожу в выставочный зал и застаю полное смущение, – писал Николай Константинович. – Генерал гремит о невозможности открыть выставку. Говорю ему: «Ведь эта выставка является годовым отчетом нашей Школы». Генерал упорствует: «Это не мое дело. В таком случае снимите работы натурного класса». Возражаю: «Как же можно снять работы старшего выпускного класса?» Генерал раздраженно находит выход: «В таком случае хоть прикройте недопустимые места». Объясняю генералу, что я сам не берусь решить, где начинается и где кончается недопустимость, и потому прошу его в присутствии преподавателей самолично указать, что именно должно быть прикрыто. Генерал проследовал по выставке и так размахался, что, кроме целого ряда работ натурного, живописного и скульптурного классов, прикрыл даже и копии с античных фигур. Когда разбушевавшийся генерал уехал, я в присутствии преподавателей созвал учащихся старших классов и спокойно сообщил им об оригинальном постановлении генерала, предложив прикрыть все указанные места. Не прошло и часа, как ко мне приходят улыбающиеся учащиеся и таинственно сообщают, что повеление исполнено. Иду вниз на выставку и застаю там необычайное оживление. Оказывается, из разноцветной папиросной бумаги устроены замысловатые юбочки и штаны и вся выставка расцвечена самыми замысловатыми костюмами. При этом наши лучшие ученицы и ученики заявляют, что ведь генерал не ограничил, в каком стиле сделать прикрытие».
Как следует далее из очерка Рериха, оригинальное распоряжение генерала и остроумие, проявленное учениками школы при его выполнении, создали выставке шумную популярность в городе.
«К вечеру выставочный зал гудел от нахлынувшей толпы, и рецензенты, ухмыляясь, что-то записывали, – продолжал Н. К. Рерих описание этого случая. – На следующий день и яблоку негде было упасть на выставке. Вся эта толпа шумела, смеялась, возмущалась… Газеты негодовали. Ко мне спешно приехал второй помощник градоначальника Лысогорский. Смущенно начинает: «Профессор, ведь это скандал». Отвечаю: «Да еще какой прискорбный скандал. Я чрезвычайно сожалею о распоряжении генерала Вендорфа, повлекшем такой неслыханный эпизод»».[191]
Как писал художник далее, в результате долгих переговоров с помощником градоначальника был найден компромисс: один из худших этюдов был снят с выставки, чтобы самолюбие генерала не слишком пострадало, а вместе со снятым этюдом убрали все юбочки и штанишки с остальных работ.
Но не все столкновения с властями заканчивались так безобидно. В другом очерке Рерих описал еще одну ситуацию, ярко характеризующую нравы некоторых представителей власти (к тому же из среды дворянства) в ту эпоху. В данном случае невинно пострадавшим оказался не кто иной, как М. П. Боткин. Рерих вспоминал: «Однажды у нас были гости, и мы спокойно беседовали, когда прибежал взволнованный Максим, служитель, и, не стесняясь присутствующими, заявил дрожащим голосом: «Барон Врангель очень больно Михаила Петровича Боткина в глаз ударил». Оказывается, в выставочном зале произошла целая драма. Устраивалась выставка старинной живописи, а по пожарным условиям градоначальник запретил открытие. Боткин пошел предупредить выставочный комитет об этом запрещении, а Врангель, думая, что виновником всего является сам Боткин, грубейшим образом кулаком ударил его в глаз. Было очень прискорбно, ибо именно в этом случае Боткин не был виноват. Думается, что это потрясение было началом смертельной болезни Боткина».[192]
Глава 8
«Загадка Рериха» (1906–1914 годы)
Художник, организатор, ученый, педагог
Если незаурядный талант организатора и педагога, свойственный Рериху, снискал ему справедливое уважение современников, то необычайная разносторонность его занятий не переставала оставаться для них загадкой. Он был одновременно выдающимся художником, педагогом, историком, археологом, публицистом, общественным деятелем. Разнообразие его интересов и масштаб его общественной и творческой деятельности удивляли даже выдающихся деятелей искусств, которые и сами отличались незаурядными творческими способностями. «Он успевает все. Прежде всего успевает быть художником, – писала в своей книге о Рерихе искусствовед Е. И. Полякова. – Художником, изумляющим своей работоспособностью. Не только многосторонностью деятельности, но самим количеством живописных работ. Они исчисляются не десятками – сотнями. В 1907 году в Париже выставляется сто тридцать работ. В 1910 году на выставке Союза русских художников – шестьдесят работ. Сотни картин собираются уже в тысячи. Такая работоспособность, постоянство творческого импульса – загадка для многих собратьев по искусству. И разнообразие деятельности тоже загадка».[193]
Многосторонность творческих интересов Рериха и его головокружительные успехи и в профессиональной, и в творческой деятельности породили неоднозначное отношение к нему со стороны современников, в том числе представителей творческой элиты. Порядочные и творчески одаренные люди видели в нем гения, завистливые и недалекие – карьериста. В этом не было ничего удивительного: путь любого гениального человека во все эпохи сопровождался завистью, клеветой и сплетнями. Если завистники средневековой Италии объясняли феноменальные успехи Леонардо да Винчи чернокнижием и связью с дьяволом, то их собратья в Петербурге двадцатого столетия пытались приписать успехи Рериха якобы свойственному ему карьеризму, а не таланту.
Однако мыслящие, творчески реализовавшиеся люди прекрасно понимали, в чем заключалась «загадка Рериха». Характерны в этом плане воспоминания о встречах с Рерихом известного художника и искусствоведа Игоря Эммануиловича Грабаря, который, с одной стороны, признавал, что «Рерих, прежде всего, бесспорно блестяще одарен», а с другой – неоправданно резко (и явно необъективно) оценивал некоторые личностные качества Николая Константиновича и его духовные интересы.
