Илья Дубинский-Мухадзе - Нариманов
Каким-то своим путем астраханская газета «Бурхани таракки» узнает, что с ближайшим пароходом из Баку, отнюдь не по доброй воле, приезжает Нариман Нариманов. Тут же пишется, ставится в задержанный выходом номер от 11 октября статья «Доктор Нариман-бек». Краткое жизнеописание и приглашение «чувствовать себя на новом месте не ссыльным, а самым желанным и дорогим человеком. Никогда не утруждайте себя мыслями о том, что Вы являетесь заключенным и одиноким… В глазах своего народа Вы подобны драгоценному камню, а драгоценный камень не теряет свою ценность, куда бы он ни попал».
Губернатор немедля накладывает на редакцию необычно высокий денежный штраф. До уплаты газета не смеет выходить. Своих денег у редактора нет, приходится пустить шапку по кругу среди друзей-подписчиков. Когда все счастливо улаживается, в возобновленном издании на видном месте помещено нечто вроде открытого письма властям. Произошла ошибка. Газета «не преследовала намерения восхвалять административно-ссыльного доктора Н. Нариманова. Писала всего лишь то, что есть на самом деле…». Чтобы никаких сомнений впредь не возникало, заключительные слова: «Да здравствуют такие сыны трудового народа! Долой тех, кто роет яму общественным деятелям народа!»
Сам Нариманов, предельно измотанный в Метехи, в дороге, с малыми ребятишками на руках, — в неотложных житейских хлопотах. В поисках пристанища.
На «косе», где бьется пульс астраханской жизни, на бойких торговых улицах Никольской и Екатерининской, что вытянулись на полверсты, снять квартиру незатруднительно, водились бы деньги. В том — загвоздка. Считанные гроши, какими он располагал в Тифлисе, на исходе, одалживаться не в его натуре. Значит, сюда, в центр, прядется являться лишь в указанные числа на регистрацию в полицейское управление, а селиться где-то подальше. У лесных пристаней или у Киргизской ярмарки — в начале зимы туда на верблюдах съезжаются киргизы, калмыки, ногайцы, пригоняют скот на продажу, закупают муку, чай, соль, мануфактуру.
За кремлем, за Успенским собором мощеных улиц вовсе нет. Грязь по колено, кучи камней, бог весть откуда взявшихся. Отвратительный запах нечистот. На сей деликатный предмет «Путеводитель-справочник. Астрахань в кармане» за нынешний 1909 год: «Почва пронизана в низменной части отбросами, ассенизация самая упрощенная (вывозная система), беспощадно заражающая воздух всего города».
Из доступного наилучшими кажутся комнаты в деревянном доме наследницы фотографа Климашевского — Софьи Ивановны на Старо-Кузнечной улице, по более выразительному определению горожан «на канаве у набережной». Вокруг неразбериха переулков, тупиков, плотно заселенных неимущим многодетным людом. В большинстве татарами, калмыками, киргизами. При самом пылком воображении нельзя представить, что эти семьи могут потратиться на вольнопрактикующего врача, фельдшера. В лучшем случае наскребут молле, чтобы в разгар очередной эпидемии наделил полоской бумаги с «исцеляющей» молитвой.
Для Нариманова вполне достаточный повод обосноваться именно здесь — в месте, смахивающем на огромную ночлежку. Поселиться и терпеливо приучать бедняков к тому, что у них есть свой доступный врач. Обращаться необходимо к нему, а не к молле, неспособному помочь им в случае болезни. Они — люди как все другие.
Не в его натуре, не в жизненных правилах достаточно сформировавшегося революционера ограничить себя единственно медицинской помощью беднякам. В сущности, это профессиональный долг любого врача. Необходимо так или иначе продолжить борьбу, начатую до ареста до ссылки. Найти возможность воздействовать на общество, побудить его к размышлению, а там и к действию.
На страницах сравнительно либеральной газеты «Астраханский край» появляются первые статьи Нариманова. При всей несхожести тем и поводов для выступления — благотворительность персидских купцов, проживающих в Астрахани… толкование прав, дарованных Кораном женщинам-мусульманкам… смерть католикоса — главы армянской церкви… — все написанное бьет по противнику, с юношеских лет хорошо знакомому. По корыстолюбивому, воинствующему невежеству, предрассудкам, слепому повиновению власть имущим — духовным, светским. Жизнь неимущих мусульман, она что там, на Кавказе, что здесь, в Астраханской губернии, мало чем разнится. Горе, беды, нужды — одни.
Так о деятельности купцов-благотворителей. «…Можно же было несчастных больных посылать в ту или иную больницу, хотя бы для того, чтобы в последние минуты жизни не давать испытывать адские мучения, чтобы под головой вместо изорванного архалука была подушка, а под остывающим телом не мешок, постоянно заменявший простыню. Нет, об этом не думали ни господин председатель, ни господа члены комитета благотворителей. Положим, с экономической точки зрения комитет действовал правильно. А то извольте прежде лечить, а затем еще на похороны тратиться. Нет, это невыгодно. Раз заболел какой-нибудь страдалец, жди конца: придут за деньгами на похороны — выдай столько-то, а не придут — еще лучше!»
…О праве мусульманок держать лицо и руки открытыми и изучать светские науки — праве, отнятом бесчестными толкователями Корана.
«Наши «духовные отцы» не останавливались ни перед чем. Они знали, что чем невежественнее, темнее народ, тем лучше и легче его эксплуатировать. Вот, собственно говоря, точка, из которой исходили толкователи Корана, того Корана, которого народ вовсе не знал, хотя он и был «ниспослан» для него. Между Кораном и народом стояла неприступная стена, камни и кирпичи которой состояли из муштеидов, шейх-уль-исламов, муфтиев, а глина из разных молл.
Народ не знал не только Корана, но и значения пятикратной молитвы — намаза. Он падал на колени, простирал руки вверх, повторял какие-то непонятные слова, но не знал совершенно, о чем он говорит, что просит у аллаха. Моллы, настаивая на правильном произношении арабских слов, в то же время упорно скрывали от набожных мусульман значение этих слов. Иначе говоря, «духовные отцы» в своих действиях строго последовательны и в суждениях довольно логичны. Они хорошо и твердо знали, что, если сегодня перевести слова молитвы, завтра придется еще кое-что и, наконец, народ поинтересуется содержанием всего Корана и… Нет, лучше с самого начала сказать: не только Коран, но и молитвы переводить нельзя — грешно. Язык арабский необыкновенно сложен; перевод его умаляет значение молитвы и т. д. и т. д.»
Внешне не более чем некролог.
«Покойный католикос Измирлян, испытанный честный борец, всю жизнь работавший для блага своего народа, умирая, мог гордо и спокойно сказать: «Исполнен долг, завещанный мне».
Мог бы точно так же гордо и спокойно сказать хоть один из умерших шейх-уль-исламов или муфтий?
