Тензин Гьяцо - Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай-ламы Тибета.
В это время, находясь в своем ежегодном затворничестве, я услышал, что Татхаг Ринпоче скончался. Я очень хотел присутствовать на его кремации, но не смог и поэтому совершил за него специальные молитвы.
Другое мое занятие в эту зиму состояло в том, чтобы делать все возможное для поддержки моих премьер-министров и Кашага. Я напоминал им буддийский тезис о непостоянстве и указывал, что теперешняя ситуация не может длиться вечно, даже если она будет продолжаться всю нашу жизнь. Но сам я следил за событиями со все возрастающим беспокойством. Единственным приятным событием был предстоящий визит Панчен-ламы, скорого приезда которого ожидали в Лхасе.
Тем временем после прибытия последней двадцатитысячной партии войск возникла серьезная проблема нехватки продовольствия. Население Лхасы почти удвоилось за какие-то недели, и через не такой уж долгий срок наши скудные ресурсы должны были подойти к концу. Поначалу китайцы более или менее придерживались условий "Соглашения из семнадцати пунктов", в котором утверждалось, что НОАК должна "соблюдать законность во всякой купле-продаже и не брать самовольно у населения даже иголки или нитки". Они платили за то зерно, которое давало тибетское правительство, и возмещали стоимость владельцам домов, реквизированных для расквартирования офицеров.
Однако вскоре эта система компенсаций развалилась. Деньги перестали выплачиваться, и китайцы начали требовать пищу и жилье бесплатно. Очень быстро наступил кризис. Разразилась инфляция. Такого у нас никогда не было, и люди не понимали, как может цена зерна возрасти вдвое за одну ночь. Они были возмущены беззаконием, и та пассивная неприязнь, которую они испытывали к захватчикам, резко переросла в активное высмеивание их. Применяя традиционный способ изгнания зла, они стали хлопать в ладоши и плевать всякий раз, когда видели группы китайских солдат. Дети бросали в них камни, и даже монахи брали в руку свободный край своего одеяния и хлестали им всякого проходившего мимо солдата.
Тогда же начали петь оскорбительные песни про генерала Чжана Дзинь-у, которого дразнили из-за его золотых часов. А когда узнали, что многие его офицеры под своими внешне одинаковыми мундирами носят дорогие меховые подкладки, презрение тибетцев перешло всякие границы. Это приводило китайцев в бешенство, я полагаю, главным образом потому, что хотя они и знали: над ними смеются, но не понимали ни слова. Это уязвляло их гордость. Такое было равносильно потере лица, а это самая страшная вещь, которая может случиться с китайцем. Результатом всего этого стала занимательная сцена с генералом Чжаном. Однажды он пришел ко мне и потребовал, чтобы я издал указ, запрещающий всякую критику китайцев, будь то в песнях или плакатах, поскольку это "реакционная деятельность".
Однако вопреки новым законам, запрещающим выпады против Китая, на улицах начали появляться листовки, осуждающие присутствие китайцев. Формировалось народное движение сопротивления. Наконец был составлен меморандум из шести пунктов, перечисляющий бедствия народа и требующий убрать гарнизон. Меморандум послали непосредственно генералу Чжану. Это привело его в ярость. Он предположил, что этот документ был делом рук "империалистов" и обвинил двух премьер-министров в тайном сговоре. Напряжение нарастало. Полагая, что они могут обойти Лобсана Таши и Лукхангву, китайцы стали обращаться непосредственно ко мне. Сначала я отказался принимать их в отсутствие министров. Но однажды, когда Лобсан Таши сказал что-то такое, что особенно взъярило Чжана, последний рванулся к моему премьер-министру, как будто хотел его ударить. Недолго думая я бросился между ними с воплем, чтобы они прекратили немедленно. Я был в ужасе. Никогда я не видел, чтобы взрослые так себя вели. После этого я согласился принимать две данные фракции отдельно.
Взаимоотношения между китайскими лидерами и моими двумя премьер-министрами продолжали ухудшаться по мере того, как больше и больше чиновников и бюрократов стало прибывать из Китая. Эти люди совершенно не собирались позволять тибетскому правительству заниматься своими собственными делами, как это было обусловлено "Соглашением из семнадцати пунктов", и постоянно вмешивались. Генерал Чжан устраивал бесконечные собрания с участием Кашага, главным образом для обсуждения устройства чиновников, своих солдат и многих тысяч верблюдов и других вьючных животных. Лобсан Таши и Лукхангва уже отчаялись объяснить ему, что такие требования не только чрезмерны, но просто невыполнимы.
Когда генерал попросил о предоставлении во второй раз 2 тысяч тонн ячменя, им пришлось объяснять, что такого количества продовольствия просто не существует. Тибетское население города уже жило в страхе перед нехваткой еды, и то малое количество зерна, которое оставалось в правительственных хранилищах, могло обеспечить армию самое большее еще на два месяца. Они говорили ему, что не может быть разумной причины для сохранения таких больших сил в Лхасе. Если их цель состоит в том, чтобы защищать страну, они должны быть отправлены на границы. В столице должны остаться только должностные лица и, может быть, один полк или около того для их сопровождения. Как мне сказали, генерал воспринял это спокойно и ответил вежливо, но ничего не сделал.
После своего предложения о выводе войск премьер-министры стали терять всякое понимание со стороны генерала Чжана. Для начала он обрушил свой гнев на Лобсана Таши, старшего из двоих премьер-министров, который немного знал китайский язык. Это раздражало генерала, и он взялся обвинять монахов во всех грехах, какие только можно было представить, одновременно при этом восхваляя Лукхангву, в котором он видел потенциального союзника.
Однако обнаружилось, что Лукхангва, несмотря на свою молодость, человек по характеру более глубокий, и он никогда не пытался скрыть от генерала своих истинных чувств. Он презирал генерала даже просто как личность. Помню, однажды мне рассказали, что Чжан спросил Лукхангву, сколько чая он выпивает обычно, "Это зависит от качества чая", — ответил Лукхангва. Когда я услышал это, то засмеялся, но понял, что взаимоотношения между этими двумя людьми очень плохие.
Кульминация сей драмы произошла вскоре, когда Чжан устроил собрание с участием двух премьер-министров, Кашага и всех своих чиновников. Едва собрание началось, он объявил, что они собрались, чтобы обсудить вхождение тибетской армии в состав НОАК. Для Лукхангвы это было уже слишком. Он открыто заявил, что такая идея неприемлема. Не имеет значения, что это условие записано в "Соглашении из семнадцати пунктов". Условия соглашения столько раз нарушались китайцами, что данный документ потерял всякий смысл. Немыслимо, сказал он, чтобы тибетская армия изменила своей присяге в пользу НОАК.
