Антон Короленков - Сулла
В 105 году разразилась катастрофа. Германцы и галлы перешли в наступление и разгромили отряд одного из легатов консула Гнея Маллия (Манлия) Максима — консуляра Марка Аврелия Скавра. Сам Скавр был сброшен с коня и взят в плен победителями. «Приглашенный ими на совет, он не сделал и не сказал ничего, что не подобало бы римлянину, занимавшему столь почетные должности. Поэтому он был убит» (Транш Лициниан. XXXIII. 11F). Как рассказывает Ливии, Скавр отговаривал кимвров от перехода через Альпы, предупреждая их о непобедимости римского народа. Один из германских вождей, Бойорикс, в ярости убил его (Периоха 67).
«После этой победы кимвров, — продолжает Граний Лициниан, — устрашенный консул Маллий призывал Цепиона в слезных письмах объединить войска и противопоставить галлам[288] усилившуюся армию, но не смог убедить его. А [Цепион], переправившись через Родан,[289] стал хвастаться перед воинами, что подаст помощь напуганному консулу, не захотел совместно обсуждать с ним план боевых действий и не пожелал выслушивать представителей, которых прислал сенат, чтобы [Цепион и Маллий] пребывали в согласии и совместно действовали во благо республики»*. Цепион стоял ниже Маллия по положению, поскольку тот был действующим консулом, а сам Цепион — лишь проконсулом, но зато он принадлежал к куда более знатному роду.[290] Однако солдаты заставили Цепиона пойти на встречу с Маллием, понимая, к чему может привести вражда двух военачальников. Встреча состоялась, но командующие лишь еще больше перессорились (Транш Лициниан. XXXIII. 1112F; Дион Кассий. XXVII. 91; Орозий. V. 16. 2).
Тем временем кимвры отправили к римлянам послов для переговоров. Однако они, естественно, сначала явились к Маллию как консулу, что уязвило Цепиона. Когда же представители германцев пришли и к нему, он устроил им дикую сцену и будто бы даже чуть не убил их. В конце концов проконсул решил самостоятельно напасть на кимвров, опасаясь, что Маллий и без него разгромит их. 6 октября состоялась битва при Араузионе (совр. Оранж), закончившаяся полным разгромом армии Цепиона. Вскоре та же участь постигла и оставшееся в одиночестве войско Маллия. Погибли двое сыновей консула. Победителям удалось захватить оба римских лагеря, что случалось крайне редко. Уверяли, будто погибло 80 тысяч римских воинов и 40 тысяч обозников и маркитантов, а спаслось только десять человек — цифры явно фантастические,[291] но показывающие, какое впечатление произвела на римлян катастрофа (Ливии. Периоха 67; Беллей Патеркул. П. 12. 2; Флор. III. 3. 4; Граний Лициниан. XXXIII. 12F; Орозий. V. 16. 2–4 и др.).
Хотя обычно римские военачальники не несли за свои неудачи никакой ответственности, на сей раз случилось по-иному, поскольку поражение вызвало политический кризис.[292] Цепион, по справедливости сочтенный главным виновником поражения, по возвращении в Рим был лишен проконсульских полномочий и вообще права заседать в сенате — страшный позор для консуляра, да еще представителя столь знатного рода (Асконий.). Вскоре ему придется испытать еще большие неприятности, но об этом позже.
Саллюстий пишет, что сообщение о страшном разгроме под Араузионом пришло в Рим незадолго до вестей о пленении Югурты (Югуртинская война. 114. 1–3). Узнав о поражении, римляне стали звать «Мария встать во главе войска. Он был вторично избран консулом, хотя закон запрещал избирать кандидата, если его нет в Риме и если еще не прошел положенный срок со времени предыдущего консульства.[293] Народ прогнал всех, кто выступал против Мария, считая, что не впервые законом жертвуют ради общественной пользы». Вспоминали, как на 146 год избрали консулом Сципиона Эмилиана, хотя он еще не был даже эдилом. А ведь тогда речь шла только о разрушении Карфагена, тогда как теперь — о судьбе государства (Плутарх. Марий. 12. 1–2). Можно вспомнить и о другом прецеденте, когда консулом на 205 год избрали деда Эмилиана, будущего победителя Ганнибала Сципиона Африканского, которому не исполнилось к тому времени и тридцати.[294] Но в случае с Марием имело место двойное отступление от закона — и это при том, что по происхождению он был для нобилей никем.
Следует иметь в виду и еще одно обстоятельство — впервые в римской истории два года подряд оба консула были «новыми людьми» — в 105 году Публий Рутилий Руф и Гней Маллий Максим, в 104 м — Гай Марий и Гай Флавий Фимбрия. Конечно, многим нобилям это не нравилось, однако после араузионского разгрома не могло идти и речи о том, чтобы избрать консулом кого-либо другого вместо победителя Югурты. Думать аристократы могли что угодно, но открытых возражений, повидимому, не высказывали.[295] К тому же некоторые влиятельные аристократические фамилии, прежде всего родственники по линии жены Юлии Цезари, и вовсе поддержали Мария. И все же главную роль сыграла поддержка простонародья и всадников, которые были рады «утереть нос» высокомерным нобилям и увидеть на вершине власти «своего» человека, способного к тому же избавить Рим от грозной опасности. Как писал Саллюстий, «все надежды и вся сила государства собрались в ту пору в нем одном» (Югуртинская война. 114.4).
Однако недоброжелатели Мария не унимались, тем более что он сам, если верить источникам, дал повод к нареканиям: после триумфа полководец «созвал на Капитолии сенат и, то ли по забывчивости, то ли грубо злоупотребляя своей удачей, явился туда в облачении триумфатора, однако заметив недовольство сенаторов, вышел и, сменив платье, вернулся в тоге с пурпурной каймой» (Плутарх. Марий. 12.7; Ливии. Периоха 67). Облачение это — пурпурный плащ с золотыми звездами, тога с пальмовидными узорами, скипетр — уподобляло его обладателя Юпитеру.[296] Нетрудно вообразить себе брезгливую гримасу на физиономиях высокородных консуляров, когда они увидели это: «Как объяснить такое поведение? Вполне извинительная рассеянность, безумная гордыня или отсутствие такта?»[297]
Дело, повидимому, в следующем. Триумф состоялся 1 января, то есть в первый день года, когда консулы вступали в должность, и Марию, равно как и его коллеге Флавию Фимбрии, предстояло совершить жертвоприношение по этому поводу и устроить торжественное заседание сената на Капитолии.[298] Однако там же, на главном холме Рима, происходили завершающие триумф церемонии.[299] И то и другое по времени совпало. Нетрудно представить, как все это вскружило голову Марию. Неудивительно, что он решил показать высокомерным нобилям, кто теперь «на коне».
Но таким ли уж страшным нарушением выглядел его поступок? Вообще ношение триумфальных одеяний вне победных торжеств не было новостью. Победителю Македонии Луцию Эмилию Павлу, например, даровали право появляться в них на играх в цирке (О знаменитых мужах. 56.4). Такой же почести удостоился впоследствии и Гней Помпеи (Беллей Патеркул. П. 40. 4).[300] Правда, в обоих случаях были приняты соответствующие постановления, а в случае с Помпеем — даже закон. Марий же действовал самовольно. «Неслыханная наглость», — высокомерно бросает Жером Каркопино,[301] которому куда милее враг Мария — Сулла. Неслыханная ли? Отнюдь: еще в 396 году нечто подобное позволил себе Марк Фурий Камилл, успешно завершивший десятилетнюю осаду этрусского города Вейи. Во время триумфа он позволил себе проехать на колеснице, запряженной четверкой белых коней, которые являлись атрибутом Юпитера. Это, разумеется, вызвало скандал (Ливии. V. 23. 5–7; Плутарх. Камилл. 7. 1–2).[302] Сципион Африканский в 187 году, в годовщину мира с Карфагеном 201 года, надел венок триумфатора и предложил согражданам отправиться с ним на Капитолий возблагодарить Юпитера (Валерий Максим. III. 7. 1е).[303]
