Владимир Беляев - Свет во мраке
Стоило же гитлеровцам признаться в своих газетах о новом продвижении Красной Армии, как Буженяк появлялся в канале с загадочной улыбкой на лице.
— Газету забыл принести, — говорил он небрежно.
Все очень волновались, а Буженяк желая утроить их радость, шутил, отнекивался и, наконец, выкладывал новую приятную весть.
Звуки улицы иногда слышны в канале, особенно если подползти к отводному люку и приложить ухо к трубе, сквозь которую просачивается сверху свежий воздух. По ночам доносятся шаги гестаповских патрулей. Сапоги гестаповцев подбиты стальными подковами и очень громко стучат на камнях тротуаров. Разбиваясь со звоном под домами, падают с крыш сосульки, Короткая очередь автомата. Отчаянный вопль подстреленного гитлеровцами жителя. Далёкие гудки паровозов. Монотонно постукивают колёса идущих в глубь Германии эшелонов. Сирены полицейских автомашин, несущихся за предместье Лычаков, — на Пески.
Крики раздетых людей, которых везут туда глухой ночью убивать.
Прерывистый лай немецких овчарок.
Все звуки такого близкого и такого враждебного мира, что существует там, наверху, четырьмя метрами выше, прекрасно запоминается в человеческой памяти.
Но вот в одно весеннее утро Кригер спокойно говорит жене, что он перестал видеть одним глазом. Много ли нужно, чтобы ослепнуть совсем?
«Мы уже близко»
Всё слышнее, особенно по ночам, весенняя капель. Приходит апрель, и в сумерках наступающего весеннего вечера раздаётся предпасхальный благовест колоколов на костёле монастыря Бернардинов, Сегодня — «вельканоц»: Христос должен восстать из мёртвых. Но в этот час не услышат о воскресении Христа верующие львовяне. Ходить по улицам можно до девяти вечера. Все торопятся домой ещё загодя до «полицейского часа». Ведь минутой позже после него любого человека, появившегося на улице без пропуска, расстреливали на месте.
Кригер слышит звуки колоколов, шаги бегущих домой богомольцев и в наступившей тишине ровно в девять — гул самолётов.
Люди в подземелье не могут увидеть повисших над городом осветительных бомб, превративших мгновенно тёмную апрельскую ночь в ясный день.
Будто простуженные собаки, застигнутые нежданным визитом, залаяли немецкие зенитки. В это время в полосатых пижамах мчатся в подвалы важные чины гестапо, проживающие в гостинице «Жорж». Взъерошенные фрау и фрейлин, бежавшие в своё время от бомбёжек английских самолётов из Берлина и Гамбурга во Львов, тоже стараются укрыться как можно глубже под землю. Их лица лоснятся от косметических кремов, они прижимают к себе тяжёлые сумки, набитые драгоценностями и золотом. Завоеватели, назвавшие древний украинский город немецким именем Лемберг, жмутся теперь друг к другу в сырой полутьме подвалов. Они не гнушаются даже сидеть на одних скамьях с украинцами и поляками — с теми, для кого до этого вечера зловещая надпись — «Нур фюр дейтше» делала невозможным пребывание под одной крышей с «арийцами».
…Первая советская бомба падает в двух кварталах от монастыря Бернардинов. Она разбивает излюбленный гитлеровцами ресторан «Пекелко» [2], оправдывая, наконец, название ресторана и превращая его залы, набитые гестаповцами, в настоящий, а не только вымышленный и романтический ад.
…Удар бомбы и её разрыв отдаётся в подземелье ужасным грохотом.
Сыплется земля.
Дети плачут.
Даже крысы, будто в предчувствии дождя, исчезли.
Канун праздника воскресенья Христова как будто бы испорчен, но в грохоте рвущихся бомб, в трескотне зениток, в тяжком гуле взлетающих на воздух немецких эшелонов со снарядами, которые как раз в эту ночь заполнили подъездные пути главного вокзала, в ярком свете медленно плывущих к земле осветительных ракет ожидаемый так давно праздник наступает значительно раньше.
В пронзительном свисте и тяжёлом воздухе разрыва всякой новой советской бомбы притаившийся город снова чувствует силу и мощь Советской Армии, громящей гитлеровцев около Тернополя. В жужжании невидимых самолётов, в звуках рвущихся бомб настойчиво слышна одна и та же, обращённая к друзьям, мелодия: «Ждите нас. Мы уже близко. Мы возвращаемся!»
Пять дней будут очухиваться гитлеровцы от налёта, увозить обратно в Германию истеричных фрау, погружать в составы ворованную мебель, ещё забрызганную кровью убитых фашистами её владельцев. В посленалётные дни утихает на время террор гестапо. Это значит: не будет акций, облав, внезапных проверок документов на улицах. Разве до этого сейчас оккупантам? И, устраивая поспешно семейные дела, отправляя из Львова жён и персидские ковры, фарфор и старинные гравюры, пытаясь даже увезти в Германию чучела мамонта и носорога (найденных в 1909 году в залежах горного воска в Прикарпатье), те оккупанты, кому приказано остаться во Львове, заботятся также, как бы лучше, безопаснее сберечь свою собственную шкуру.
Фашисты зарываются в землю
Львов разбросан на холмах. Гитлеровцы начинают впопыхах зарываться под эти холмы. Они пробивают туннели под горой Вроновских, под цитаделью, под Высоким Замком и даже пытаются забраться как можно глубже под холм, на котором высится греко-униатский собор святого Юра— резиденция главы греко-униатской церкви в Галиции митрополита Шептицкого.
Пожалуй, не было парка и бульварчика в городе, где бы не появились после бомбёжки немецкие инженеры. Они ходили с рулетками, размечая колышками места будущих траншей.
Гитлеровцы думали продержаться во Львове долго и зарывались в землю.
Нелёгкая приносит строителей из «Тодта» на палисадничек перед монастырём Бернардинов. Лопаты рассекают мягкую, шелковистую траву газона, выбрасывают в стороны первые глыбы земли. Немецкие надсмотрщики с тоской посматривают на небо. Они пытаются определить, какая сегодня к вечеру будет погода. И, решив, что звёзды будут сиять на чистом, не затянутом облаками небе, как и в ночь налёта, подгоняют землекопов.
Люди, нашедшие приют в канале около монастыря Бернардинов, слышат голоса рабочих, крики надсмотрщиков, звон лопат, шуршание падающей земли. Неужели придётся покинуть и этот канал, бросить всё, отправиться снова странствовать по грязным и узким трубам? Всё ближе и ближе скрежет лопаты. Вот-вот рассечёт она его, забившегося в тупик, острым и беспощадным лезвием.
В щёлки между каменной кладкой сыплется земля. Всё гуще и гуще её струйки. К вечеру, уже перед окончанием работы, землекопы добираются до верхней кладки канала. Звонко скрежещут о камни лопаты. В ход пошла кирка. Её гулкие удары отдаются в мозгу и в сердце беглецов, притаившихся теперь в самом дальнем ответвлении канала. Они слушают, как в дыру с грохотом падают первые камни, сыплется сплошным потоком земля. Её много. Она растекается по каналу, намокает, уносится водой.
