Вадим Прокофьев - Степан Халтурин
Испуганный рабочий торопливо стал собирать резцы и напильники. Руки у него дрожали. Остаться без работы в его возрасте — означало почти верную смерть от голода: стариков нигде не принимали.
— Не трожь его, он правду сказал, — Петерсон отстранил мастера, — смотри, как бы тебя свои не накрыли, костей не соберешь, почище, чем бомбами отделают! — последние слова Петерсон произнес почти шепотом на ухо мастеру. Тот позеленел.
В это время заревел гудок, возвещая о конце перерыва, мастерская наполнилась гулом заработавших станков. Погрозив кулаком и выкрикивая какие-то ругательства, расслышать которые было уже нельзя, мастер исчез. Рабочие встали к станкам, в воздухе вновь появилась мельчайшая пороховая пыль. Она разъедала глаза, проникала в нос, горло, оседая там солоновато-горьким налетом. Рабочие были возбуждены. У многих еще тряслись руки, поэтому то там, то здесь слышались взвизгивания резцов, случайно соприкоснувшихся с точильными камнями, вспыхивали искры.
— Так не пойдет, ребята, взлетим на воздух, ежели осторожности блюсти не будете! — прокричал, перекрывая шум, Петерсон.
Работа на минуту приостановилась.
— Совсем с ума спятили, черти, ну разве ж можно резцами по камню шебуршить? И вот еще что, в мастерской характеров боле проявлять не след, лучше вечером после смены в трактире поговорим.
Прошла неделя. 7 декабря стужа была такой лютой, что рабочие то и дело дули на руки, стараясь согреть их дыханием. Резцы срывались.
— Беда… а… а, братцы… — Голос оборвался. Никто не успел заметить, как шипящая, обдающая черным дымом, красноватая молния взметнулась от станка, скользнула по потолку к двери и разразилась взрывом. Из чулана под лестницей пахнуло нестерпимым жаром. Упругая волна горячего воздуха выбила окна, разметала станки, расшвыряла людей. Помещение мастерской осветилось фейерверком пороховых костров. Трансмиссия вырвалась из своих гнезд и покатилась по полу, придавливая и калеча людей. Со всех сторон слышались вопли о помощи, стоны раненых и зловещий треск разгорающегося пожара.
Завыл заводской гудок. Из мастерских завода бежали рабочие. Заводские пожарные на руках катили телегу с бочкой, прилаживая к ней на ходу насос.
Лестницу затушили быстро, пожар же в самой мастерской потух еще раньше, как только выгорела пороховая пыль. Из разбитых окон валил черный дым. Закрывая лицо руками, в мастерскую устремились рабочие и стали выносить из нее пострадавших.
Четверо рабочих были убиты, трупы их страшно обгорели. Двое с обожженными лицами, в дымящейся одежде еще стонали. Мальчика-ученика вынесли на руках, сорвавшаяся трансмиссия сломала ему ноги. Некоторые рабочие выходили сами, других вели под руки. Алексей Петерсон отделался синяками, но его рыжая шевелюра закоптилась до черноты.
На заводском дворе стояла зловещая тишина, никто не кричал, не возмущался, но угрюмые лица рабочих заставляли администрацию жаться поближе к конторе. Директор послал за полицией. Толпа не расходилась.
Вдруг Петерсон, успевший немного прийти в себя, отстранил двух рабочих, поддерживающих его под руки, и быстро пошел к проходной. Невольно рабочие обернулись вслед ему. В дверях проходной стоял Халтурин, запыхавшийся от быстрой ходьбы. Рядом с ним, утирая потное лицо картузом, тяжело привалился к двери его друг и соратник Хохлов. Халтурина на патронном знали хорошо, он часто бывал здесь, принимал участие в работе заводского кружка.
Халтурин подошел к трупам рабочих, лежавшим на снегу, снял шапку и молча поклонился. Кто-то всхлипнул, кто-то сквозь стиснутые зубы выругался. Степан надел шапку, оглядел рабочих и тихо сказал:
— Раненых в больницу снести надобно, чего стоите?
Теперь заговорили разом. Гул голосов сливался воедино, нарастал, у проходной уже собрались женщины, слышался плач, причитания. В это время раздались полицейские свистки. Хохлов подскочил к Халтурину и потянул за рукав пальто, но Степан отмахнулся, помогая укладывать на растянутый брезент раненого. Ворота фабрики распахнулись, рабочие, неся товарищей, высыпали на улицу и направились к Мариинской больнице.
Халтурин, Хохлов, Петерсон шли впереди, полицейские разгоняли любопытных прохожих. Появились «гороховые пальто».
— Степан Николаевич, — негромко сказал Хохлов, — шел бы ты до дома, смотри, сколько «подметок» понабежало.
Халтурин не ответил, как будто не расслышал слов Хохлова.
В больнице суетились санитары, дежурный врач, поминутно теряя пенсне, плохо державшееся на носу, пискливым голосом отдавал какие-то распоряжения. Когда рабочие, неся на руках пострадавших, ввалились в приемный покой, врач, смешно растопырив руки, загородил дорогу. Пенсне опять упало и закачалось на черном шнурке.
— Господа, господа! Я категорически протестую и прошу, милостивые государи, покинуть приемный покой, ведь это же больница, господа…
Халтурин вышел вперед.
— Мы сами положим наших товарищей на койки. Куда нести?
Доктор замахал руками. Рабочие двинулись к двери.
— Хорошо, хорошо, господа, прошу минуту обождать. Я сейчас прикажу санитарам снять с кроватей простыни, чтоб их не запачкали, — доктор ткнул пальцем в измазанные сажей и маслом куртки рабочих.
— Что? — Халтурин одним прыжком подскочил к доктору, схватил его за халат и с силой оттолкнул от двери. Врач отлетел к стене. — Идемте, братцы, и без этого слизняка койки раздобудем, ишь, измывается над рабочим человеком, ему простыни жаль… А искалеченные люди могут и на голых досках полежать? Вот оно, барское презрение к нам, попомните его, товарищи!
Пострадавших устроили. Пока фельдшер отпаивал валериановкой плачущего врача, Хохлов и Петерсон заставили Халтурина выйти из больницы черным ходом, у подъезда уже хозяйничала полиция.
* * *Николай Сергеевич Русанов, купеческий отрок лет восемнадцати, потолкавшись в местных народнических кружках, поспешил покинуть вольные отеческие хлеба в орловском захолустье и перебрался в Петербург с тем, чтобы не только учиться в Медико-хирургической академии, но и окунуться в кружковую жизнь столицы. Как истинный «нигилист», Русанов поселился на пятом этаже под крышей трактира «Выборг» на Выборгской стороне, заняв крошечную комнатушку, в которой едва помещались стол, кровать и один стул. Хозяином квартиры был добродушный, флегматичный немец, слесарь с патронного завода.
Через своего давнишнего знакомого по Орлу, Арцыбушева, Русанов сошелся с сыном богатого московского купца Мурашкинцевым. «Купец купца разглядел с другого конца». Мурашкинцев очень скоро свел «марксиста» Русанова со своими приятелями-лавристами и несколькими рабочими из «числа выдающихся».
