Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки
Но беды все не кончались. Селищев даже в лагере оставался членом-корреспондентом, и «академическое жалованье» ему начислялось. Но в апреле 1938 г. Общее собрание Академии наук вместе с расстрелянными и осужденными академиками и членами-корреспондентами исключило из своего состава живого и уже преподававшего в московских вузах Селищева. В постановлении было сказано, что пребывание его и других исключаемых в составе Академии «позорит звание советского члена-корреспондента». Дело было не в потере небольшого в то время жалования: как пишет С. Б. Бернштейн, Селищев «вел спартанский образ жизни, был совершенно безразличен к пище, к вещам». Но моральный удар был тяжелым. Восстановят Афанасия Матвеевича в Академии наук лишь посмертно в 1957 г.
Следующий 1939 г. оказался для ученого связан и с радостными, и с нерадостными событиями. Смена Н. И. Ежова Л. П. Берией внушала надежды. Селищев возобновил ходатайства о прописке и на этот раз ее получил по личному распоряжению Л. П. Берии 8 апреля 1939 г. Одновременно такое же разрешение получил и его товарищ по несчастью В. В. Виноградов. Однако Афанасию Матвеевичу выделили лишь комнату в общежитии МГПИ.
Но в том же году над Селищевым сгустились тучи в МИФЛИ. Летом он сам подал заявление об уходе, объясняя причины в письме Д. Н. Ушакову: «Мне казалось, что для Вас не подлежит сомнению обоснованность моего отказа от ИФЛИ. До сих пор мне тяжело вспомнить о некоторых моих обстоятельствах работы там. ИФЛИ – это НИЯз с несколько утонченными манерами… Нет, не могу я работать в этой атмосфере».
Однако ученый продолжал преподавать в МГПИ, начал он работать и в Московском государственном педагогическом институте имени В. И. Ленина. Возобновилась и активная научная работа. За предвоенные годы Селищев написал учебник старославянского языка, значительно переработал и расширил написанное в конце 20-х гг. и не изданное из-за господства марризма «Введение в изучение славянских языков», из одного тома получилось три, первый том успел выйти перед войной. Пытался он и переработать и дополнить «Язык революционной эпохи», написав большую статью «О языке современной деревни».
Началась война. Селищев отказался эвакуироваться и остался в Москве. С. Б. Бернштейн вспоминал, что его учитель был настроен очень патриотично и верил в победу. Его общественное и научное положение в это тяжелое время стало улучшаться: война вновь поставила и сделала актуальным вопрос о славянском единстве. Бывший «фашист», как его именовали на следствии, теперь пишет для нового журнала «Славяне» об «извечной борьбе славян против немецких варваров», выступает на иностранном вещании на Польшу, начинает писать брошюру «Гитлеризм и славяноведение». Он пишет докладную записку в ЦК об усилении изучения славянских языков и литератур, записка одобряется. Селищев заведует кафедрой славяно-русского языкознания в Пединституте им. Ленина и принимает поручение организовать кафедру славяноведения на воссозданном филологическом факультете МГУ. В лагере он уже имел звание ударника, а теперь свидетельство ударника получил на первомайском митинге 1942 г. в своем институте.
И одновременно с этим придирки и обиды со стороны милиции. С началом войны под подозрение попали все москвичи с неснятой судимостью. По этой причине В. В. Виноградов в августе 1941 г. был выслан из Москвы. Селищев избежал этой участи, но ему несколько раз отказывали в перерегистрации паспорта, дважды он посылал заявления на имя Л. П. Берии.
Афанасий Матвеевич остался до конца в Москве, но к прочим бедам прибавилась новая, от которой уже не могло быть спасения: рак. Еще в октябре 1942 г. он оппонировал на защите диссертации, а 6 декабря его не стало. Ему было 56 лет. Кафедра в МГУ открылась уже без него, ее возглавил его ученик С. Б. Бернштейн.
И на этом беды ученого еще не закончились. Оставшиеся на квартире одинокого холостяка рукописи, в том числе два неизданных тома «Введения в изучение славянских языков», пропали. Учебник старославянского языка при жизни автора был сдан в издательство и сохранился, но был признан противоречащим «новому учению» Н. Я. Марра, что опять задержало его издание. В 1948–1949 гг., во время последнего наступления марристов на своих противников в число «менделистов-вейсманистов-морганистов» от языкознания посмертно попал и Селищев, в том числе за то, что до конца жизни отстаивал родство славянских языков. А В. В. Виноградова и Р. И. Аванесова обвиняли, в числе прочего, в том, что опубликовали теплые слова его памяти. Лишь выступление И. В. Сталина в 1950 г., где прямо говорилось о родстве славянских языков, изменило оценки ученого, а учебник старославянского языка вышел в свет в 1952 г. и переиздается до сих пор.
Ученые-русисты и слависты всегда ценили Афанасия Матвеевича. Вот даже такой пример: во втором издании БСЭ соблюдалась табель о рангах: статьи об академиках украшали портретом, который члену-корреспонденту не полагался. А Селищеву (том вышел в начале 1956 г.) дали статью с обозначением его членом-корреспондентом, хотя он еще не был восстановлен в этом звании. И с портретом!
Сейчас о Селищеве часто вспоминают, особенно много делается в Ельце, городе, расположенном недалеко от его родины. Переиздаются его труды, в 2003 г. в издательстве «Языки славянской культуры» наконец-то издан том трудов по теме «Язык и общество», где переизданы и «Семейские», и «Язык революционной эпохи». А в истории науки остается настоящий подвижник, поднявшийся из крестьян до научных высот, не имевший семьи и личной жизни, живший только своей работой, по-крестьянски основательный, не искавший неизведанных путей, ко всему относившийся с заметным консерватизмом, не принимавший ничего на веру и стремившийся во всем дойти до сути. Вечная ему память.
Метеор
(Е. Д. Поливанов)
О Евгении Дмитриевиче Поливанове (1891–1938) я никогда ничего не слышал до университета, зато уже в первом семестре впервые услышал о нем дважды в один день. Наш профессор Петр Саввич Кузнецов, рассказывая об устройстве голосового аппарата, упомянул, что нормально люди разговаривают во время выдоха, но можно говорить и на вдохе, хотя это неестественно. Он показал нам это на собственном примере (действительно оказалось очень странно), а потом добавил: «А вот был очень крупный лингвист Поливанов, он был репрессирован, он говорил о том, что в детстве в Швейцарии наблюдал ряженых, которые говорили на вдохе, чтобы их не узнали». Сразу запомнились и фамилия (мы уже были знакомы с учившейся курсом старше Аней Поливановой, как позже оказалось, действительно дальней родственницей Евгения Дмитриевича), и то, что он был репрессирован. И в тот же день преподаватель японского языка рассказал нам про японскую грамматику Плетнера и Поливанова. Кто-то из студенток даже переспросил фамилию. Неужели тот же самый? Поначалу мы все время ощущали, что наше лингвистическое образование и курс японского языка совсем не соприкасаются друг с другом, но вот, оказывается, был человек, занимавшийся тем и другим. Сразу личность привлекла внимание.
