Петр Каратыгин - Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879
Но ее, действительно, уже отбили от него, а вместе с нею отбили у него и лучший эффект из его роли! Как только он произнес эту несчастную фразу, публика расхохоталась; все действующие лица тоже не могли удержаться от смеха. Словом сказать, дело вышло дрянь; полное fiasco, как говорят итальянцы. На беду тут и немец не мог ничего поделать; когда он выпустил из-за кулис своего воспитанника, так в ту-же минуту побежал на другую сторону сцены, чтобы взять своего пуделя и вознаградить колбасой за его старание; но, прибежав туда, он не менее Толченова был поражен плачевным результатом. Немец бесился, Толченов свирепствовал, а на противоположной стороне Обриева Собака с жадностью уплетала свою поспектакльную плату. Толченов до того расходился за кулисами, что чуть не опоздал выйти на сцену в последнем своем явлении, которое, разумеется, вызвало новый смех.
Короче сказать, собачья комедия, сыгранная с ним, много повредила успеху мелодрамы… А все немец виноват: колбаса все дело испортила. Кое-как кончили пьесу, в которой, разумеется, добродетель торжествует, а порок наказан. Лишь только опустилась завеса, как поднялся на сцене шум, крик и суматоха. Толченов и немец выходили из себя. Главное, они хотели добиться: откуда взялась другая колбаса? Кто ее подбросил голодному псу? Стали расспрашивать, искать закулисного злодея, но все напрасно. Преступление осталось покрыто мраком неизвестности! За неимением виноватого, Толченов накинулся на правого — на бедного немца: зачем-де он перебежал на другую сторону и этим дал возможность злонамеренности — подбросить другую колбасу. В повторение этой пьесы, разумеется, уже не могла повториться эта злодейская штука и колбаса вполне достигла своей цели. Немец стоял на стороже, собака делала свое дело на славу, и мелодрама — в то время дала несколько полных сборов. Но курьезная история с собакой еще не окончилась. Она, как я уже выше говорил, была взята к себе Толченовым на квартиру; он иногда с нею прогуливался, а в свободное время вместе с нею проходил на дому эффектную свою сцену.
Но вот, в одно роковое утро, когда вечером того дня должна была идти эта собачья мелодрама, собака пропадает! Весь дом пошел вверх дном. На дворе шум, крик, беготня. (Мы жили тогда с ним в одном доме). Это было в начале сентября; все повысовывались из окошек.
— Что случилось? Уж не пожар-ли? — спрашивают друг друга.
Наконец появился на дворе и Толченов, растрепанный, в беспорядке и впопыхах. Дело объяснилось: пропала Обриева Собака! И надо же быть такому несчастью: пропала именно тогда, когда она стоит на афишке! Случись подобная катастрофа с актером, его бы роль выучил другой и дело бы пошло своим порядком, а как найдешь другого ученого пуделя? Просто придется отменить спектакль.
Можете себе представить, что чувствовал в эти ужасную минуту бедный Толченов! Собака чужая, он взял ее на свое попечение, он должен за нее отвечать, заплатить, и какую еще сумму потребует с него собачий антрепренер! Как угорелый, бросается он за ворота, бежит по улице, озирается во все стороны, расспрашивает встречного и поперечного, — все напрасно! Чуть где услышит собачий лай на дворе — заглянет туда… Нет, нигде нет, пропал и со шкурой четвероногий артист! Наконец он увидал будку, у дверей которой спокойно дремал будочник, опершись на свою классическую алебарду. Толченов подбежал к нему, неистово толкнул его; будочник спросонья рот разинул от страха и пододвинул к плечу свою алебарду.
— Не видал-ли белого пуделя? — говорит ему Павел Иванович. — Не пробежал-ли он здесь?
Будочник хотя и оторопел, но весьма логично отвечал ему:
— Мало-ли тут собак бегает; всех не разглядишь.
— Да! много ты увидишь во сне, чорт тебя возьми! К чему вас здесь ставят, дураков; вы ни за чем не смотрите, дрыхнете на часах, — я вот на тебя пожалуюсь квартальному.
И, облаяв бедного будочника ни за что ни про что, побежал далее.
Будочник с своей стороны, разумеется, отсыпал ему вдогонку горсть порядочной руготни и, может быть, подумал:
— Делать-то вам, господам, нечего, так вы вот только по улицам собак гоняете.
Наконец, после долгих исканий и беготни, Толченов решился отправиться к немцу, чтоб сообщить ему об этом ужасном происшествии. И какова же была его радость: беглянка первая его встретила в дверях. По всем вероятностям, собаке, наконец, надоело проходить с Толченовым каждый день свою роль и она удрала к своему хозяину.
Теперь, для полной характеристики моего героя, я нелишним считаю сказать о нем еще несколько слов.
Павел Иванович Толченов был из купеческого звания; начал он свою актерскую службу на московском театре, но во время нашествия французов, в 1812 г., переселился в Петербург.[20] Он был человек добрый, хотя и занимал всю жизнь свою амплуа злодеев, тиранов и интриганов, а потому, по привычке, он постоянно хмурил брови и смотрел зверем, как-будто каждого хотел пугнуть своим грозным взглядом. Характера он был вспыльчивого и раздражительного, с достаточной дозою самолюбия, что и служило иногда поводом его молодым товарищам дразнить его и подчас школьничать с ним; подобных проделок, какую с ним сыграл Брянский, можно бы еще много привести, но я отложу это до другого раза. Толченов имел одно важное достоинство: он был, как говорят в школах, твердач. Всегда отчетливо выучивал свои роли и отчеканивал с буквальною точностью каждое слово.
Горячился на сцене он вообще довольно холодно, не увлекался и любил рисоваться на сцене; особенно это ему было сподручно, когда разыгрывал классические трагедии из греческой, или римской истории: тут его ходульная игра была во всей своей забавной красоте, хотя в его физиономии ни греческого, ни римского не было положительно ни одной черты. Он был очень богомолен: не только во все праздники, но чуть-ли не каждое воскресенье певал в домовой церкви театрального училища на клиросе; знал твердо все гласы, тропари, ирмосы, кандаки и проч. не хуже иного соборного дьячка.
Любил он иногда к какой-нибудь двунадесятый праздник, когда много бывало народу в церкви, щегольнуть своим зычным голосом: возьмется читать Апостола, кончит и самодовольно, с торжествующим лицом, отправляется на клирос, поглядывая на всех, как-будто хочет сказать: «Да, пусть-ка так дьячок прочтет!»
Еще у него была странная слабость: он не пропускал почти ни одного пожара; не только в том околотке, где он проживал, но готов был скакать на извозчике и в отдаленную часть города. Я помню, как-то случился пожар в банях Таля, у Красного моста. На другой день, на репетиции, я подошел к Толченову и спросил его:
