Игорь Калинаускас - Свет вылепил меня из тьмы
Это и есть сокровенные знания традиции. Они не требуют игры в эзотерику, тайну и посвящение. Это сокровенное знание. Человек либо может это взять, либо не может, и все. Традиция не играет в эти глупые игры охранения своего знания. Это не то знание, которое нужно охранять от профанов, его невозможно профанировать. Знания о зрячей любви и зрячей вере и условия, при которых эта зрячесть возможна, нельзя спрофанировать: если вы их возьмете, вы станете зрячими, а если не возьмете то ничего не сможете с ними сделать. Их нельзя продать на рынке, они не только не пользуются спросом, а вообще отвергаются.
Все то, что вы имеете, все ваши специальные знания и умения могут быть трансформированы в содержание вашего бытия. Тогда бытие перестанет быть абстрактным понятием, а станет конкретно насыщенным, тогда даже такая совсем нулевая вещь, как самосознание, о котором ничего нельзя подумать, нулевая точка, даже эта нулевая точка заполнится конкретикой, конкретным содержанием ее пребывания в мире.
И тогда вам уже не нужно будет беспокоиться по поводу того «зачем?». Ибо это «зачем?» откроется перед вами с полной ясностью. Вы сможете видеть мир, его движение, сможете видеть или получать планы на десять, двадцать, сорок лет вперед, не создавая при этом жесткой модели и гарантированного будущего, потому что вы будете зряче пребывать в доступной вам реальности. Ваши возможности будут отграничены только границами доступной вам реальности.
На сегодняшний день возможности человека ограничены массой социально обусловленных понятий. Вы увидите, что многие люди не могут реализовать свою колоссальную потенциальность только потому, что в детстве с ними произошло то-то и то-то. Некоторые люди не могут сделать этого из-за того, что в процессе их социализации прошел технологический сбой и им не был вмонтирован тот или иной блок. Это бесконечный рассказ, потому что каждый человек – это потрясающая история. Но в нашей культуре к этому нет внимания. Человек воспринимается как история его жизни, как биография, хотя биография имеет к человеку крайне малое отношение, в лучшем случае – это одна десятитысячная истории человека. Человек сам по себе – колоссальное изделие, изделие, которое обволакивает собой событие, и в то же время каждый человек – это и есть событие в реальности. Это не красивая идеология, это факт, который можно видеть. Это событие разворачивается в пространстве, пребывает в нем и своей жизнью влияет на реальность. В сцеплении с другими событиями.
И тогда у вас не будет проблемы: «Ах, я вижу механизмы человека! Ах, я вижу его ложную личность! Ах, я вижу, как он сделан! Как же мне его любить? Ах, я могу манипулировать личностью!» Ну и манипулируй на здоровье, если тебе больше делать нечего. Это будет просто такое сцепление событий. Если вы будете видеть человека как событие в реальности, вы будете видеть и себя как событие в пространстве реальности, и это и есть бытие, наполненное потрясающей конкретикой. Это и есть связь между жизнью и бытием, между человеком как изделием и человеком как событием в реальности. Это и есть та опора, тот исходный момент, с которым работает традиция и с которым она связывает свою надежду.
Мы все вылеплены из тьмы. Никто из нас не сделан из света. Мы люди. Мы сделаны из тьмы, но сделаны светом. Вот это и есть исходная ситуация. Если мы хотим любить, верить и бытийствовать в мире, наши глаза должны быть зрячими. В противном случае мы обречены. Обречены пребывать вещами, которые не знают, как они сделаны, из чего они сделаны и что они из себя представляют, и просто функционируют по неизвестным им законам. Однажды я услышал от Традиции ответ на знаменитый вопрос: «Я кто?» – «Ты событие в реальности». Вот это и есть для меня моя любимая Традиция. Так я обрел тот смысл, который искал. Я искал смысл моей единичной жизни. Смысл, который бы содержался в ней самой, без ссылок на мистические пространства, на связь поколений и на то, что так утешает людей, позволяя им относительно радостно функционировать, согласно железнодорожному расписанию. Это главный подарок от Традиции.Слышу голос отца своего
Личность моя была в полном порядке. Я был достаточно знаменитым человеком, играл в Народном театре главные роли наряду со взрослыми. Все мои друзья были в основном взрослые люди с завода. Я зарабатывал больше, чем моя мама. Я был довольно известный спортсмен, мои фотографии появлялись в местной прессе регулярно: то очередной рекорд, то победа на соревнованиях. Я читал. Читал запойно, в бешеных количествах. Я не ходил ни на какие танцы-шманцы – это мне было не интересно. Я бегал в филармонию, на тренировки, в Народный театр и на работу. Закончил я школу… и поступил в Минский театральный институт.
А когда я попал в психушку на обследование, то опоздал на неделю на занятия. Мне пришлось объяснять, что со мной вышло: военкомат проверял меня и признал годным к военной службе. Занимались мы как бешеные. Приходили утром и уходили в 11–12 часов вечера. Владимир Александрович был очень талантливым педагогом, и он сразу объяснил, что научить этому делу нельзя, а научиться можно. Он никогда никого не подталкивал. Если проявляешь инициативу – тебя, то есть твои этюды, смотрят. А если нет – сиди в углу, ну отчислят потом, и все.
И вот экзамен, первый курс. Отыграл я свой этюд. Все меня поздравляют, что хорошо, все нормально. Собираемся мы. Владимир Александрович оглашает оценки. Пятерки – меня нет. Четверки – меня тоже нет. Можете представить мои чувства? Тройки – меня нет. Мне уже казалось, что я поседел. Такое поражение, самое серьезное поражение за всю мою жизнь, наверное, никогда такого не переживал. Двойки – и тут меня нет!
А потом Владимир Александрович говорит: «Николаев, останься, остальные свободны». И он мне сказал такие слова, я их слышал тогда как в тумане: «Я не могу брать на себя ответственность, потому что при твоем здоровье тебя выжмут, как лимон, и выбросят. Ты долго не продержишься в актерах. И я не хочу брать на себя ответственность. Но я могу тебе сказать (он был на моем спектакле в той школе, где я поставил какой-то спектакль, я уже сейчас не помню, про школьников что-то, я там играл «лицо от театра»), я посмотрел – это у тебя очень здорово получается, и, может быть, ты режиссер по призванию. Не обижайся на меня, но вот так». Я был в тяжелом состоянии, а наш замечательный педагог по сценречи, такой благородный, интеллигентной внешности, седой красавец, сделал мне выволочку и говорит: «Если ты ломаешься, значит, действительно нечего тебе делать в театре». Ну, в общем, так он меня поддержал.
Проводили меня друзья, приехал я домой… Во многом этот кусок моей жизни, может быть, был поворотным, потому что, если бы я сломался, тогда непонятно, что бы было. Но я очухался. И тут меня «звездануло», и я пошел в райком комсомола, весь преисполненный наглости. Что-то произнес об эстетическом воспитании школьников и получил мандат на создание под крышей райкома комсомола театра-студии «Время», ни больше ни меньше. Потом это стало называться театром-коммуной «Время». Я прошел по всем школам нашего района и выступил перед всеми старшеклассниками, начиная от восьмого класса. Потом провел вступительные экзамены в три тура, потому что на экзамен пришло 120 человек, из них, естественно, 80 девочек. Среди прочих был принят сын режиссера русского драмтеатра Сашка Лурье.
