Юрий Сушко - Подруги Высоцкого
Актерски ей по душе был Золотухин, но «с ним невозможно было общаться, потому что он человек пьющий, а я не люблю таких людей. С остальными было просто страшно». Развивая эту больную тему, она повторяла вновь и вновь: «Я ненавижу темные таланты. Я не могу даже рядом на сцене существовать с такого рода актерами! С пьющими, темными, нечитающими… Я ведь прошла большую школу Таганки, в которой ценились такого рода таланты: талант темный, талант выкрика, стихийный, талант пьющий… Когда Любимов куда-то уезжал, актеры регулярно напивались вдрызг. Как-то я играла в спектакле, в котором было целых четыре пьяных человека. Это ужас был…»
Валерий Сергеевич Золотухин упреков коллеги как бы не замечал, но мимоходом все же как-то огрызнулся: «Демидова, конечно, фрукт. Она кладет партнеров под себя разными методами, демагогией, какой-то актерской болтовней…»
«А еще я не люблю, когда на сцене матерятся…» – таково было еще одно пуританское требование Аллы Сергеевны. Мало того, что не любила. Однажды прямо во время спектакля Демидова влепила пощечину своему партнеру, когда тот по ходу действия неловко запутался в шлейфе королевы Гертруды и в сердцах круто высказался по этому поводу. Уже за сценой пристыженный монарх пытался принести свои извинения, но тщетно…
Зато добрая знакомая Аллы Сергеевны, тонкая ценительница театрального искусства, после спектакля восхищенно шепнула актрисе: «Ах, какое чудное решение! Гертруда бьет Клавдия по щеке…»
Высоцкому же Алла Сергеевна прощала то, что никогда не прощала другим.
Вне сцены Демидова всегда самостоятельно «выстраивала отношения» и определяла «правила игры». С Высоцким они были установлены изначально, едва ли не с первого дня. На заре «Таганки», во время гастролей театра в Ленинграде в 1965 году, они с Владимиром мирно, вполне по-приятельски сидели рядышком в полупустом зале и наблюдали за ходом репетиции. «Он мне что-то прошептал на ухо (достаточно фривольное), – вспоминала Алла, – я ему резко ответила. Он вскочил и, как бегун на дистанции с препятствиями, зашагал через ряды к сцене, чтобы утихомирить ярость. Я ни разу от него не слышала ни одного резкого слова, хотя очень часто видела побелевшие от гнева глаза и напрягшиеся скулы».
Одно время она думала, что границы морали, этики, дозволенности выдуманы самими людьми. Теперь же уверена, что существуют естественные законы человеческой жизни, которые нам даны, – это библейские заповеди. Но соблюдать их нелегко. Для наглядности она приводила довольно-таки странный пример: «Вот у меня на руке наверняка живет система микробов. Один микроб оказывается мутантом, он не хочет жить в системе и по ее законам. Становится изгоем – и погибает. Так и с человеком… Но я, надеюсь, не стала мутантом».
По устоявшемуся мнению, Аллу Сергеевну неизменно отличала гордыня, недосягаемость, умение смотреть сквозь собеседника ледяными, пронзительными и беспощадными глазами Снежной королевы, редко перед кем раскрываясь. Даже давая интервью, она старалась не снимать маску «Актрисы, которая отвечает на вопросы». Впрочем, кто-то из коллег полагал: опыт Демидовой доказывает, что железной женщиной (и в жизни, и в профессии) часто становятся по причине чрезмерной застенчивости.
На сей счет у Демидовой всегда свои резоны, которыми она манипулирует, словно рыцарь щитом: «Наша профессия довольно странная. Идут в нее люди с не совсем нормальной психикой… Надо быть аскетом».
* * *Как-то летом, в межсезонье, Театр на Таганке отправился на гастроли в Набережные Челны, о чем не преминул спеть Владимир Высоцкий:
Ох, мы поездим! Ох, поколесим! —
В Париж мечтая, а в Челны намылясь —
И будет наш театр кочевым
И уличным (к чему мы и стремились)!
Местное начальство, рассказывал Вениамин Смехов, визит столичных актеров восприняло благосклонно, но вскоре взмолилось: «Спектакли спектаклями, однако хватит с этой ерундой… Дескать, театр-шмиатр, не знаем, что это такое. А вот концерт – это мы понимаем. К нам Зыкина приезжала! И, значит, давайте нам Высоцкого…»
Коль народ просит – уважим. Составили программу так называемых шефских концертов. Ведущим был назначен «штатный массовик-затейник» Смехов. Выражение лиц у зрителей было таким: «Ну, давай-давай… А где этот, главный-то?..» Наконец вышла Демидова. Стала читать Блока. Дело кончилось плохо. Ушла. Пришел следующий. Тоже ничего не вышло. Пока не появился тот, ради которого все и собрались.
«…Володя пел, – вспоминала уже Демидова. – «Я не люблю, когда стреляют в спину, я также против выстрелов в упор…» Мы, актеры, стояли за кулисами, тоже слушали эту песню, и я сказала, что не люблю, когда о таких очевидных вещах кричат. На что мне один наш актер, обернувшись, резко сказал: «Да, но то, что не любит Высоцкий, слушает весь город, затаив дыхание, а то, что не любишь ты, никого не интересует…»
«Я никогда не открывалась ни в чем. Ни разу, – свято хранила свою независимость Алла Сергеевна. – Я одинокий волк».
«Ошибок уже не исправишь…»
Фильмов со своим участием Алла Демидова никогда не смотрит. Вопросом на вопрос отвечает: «А зачем? Ошибок уже не исправишь».
Наверное, она права.
«Моя кличка «интеллектуальная актриса» (кто-то даже обозвал «интеллектуальной овчаркой») – это все клише ролей, которые я играла. Я играла сильных, волевых женщин. Почему я их выбирала? Да потому, что все остальное меня мало интересовало: этот быт, эти маменьки, бабушки, жены и так далее. Я никогда не играла быт. Я его и не умею играть. Потому что тогда надо отталкиваться от себя, а я никогда себя не играла…»
На съемочной площадке вместе с Владимиром Семеновичем Высоцким они как-то не совпадали. «Высоцкий был очень многогранен, а ко мне всегда поворачивался одной и той же стороной, – сожалела Демидова. – Я видела и другие его стороны, но ко мне они отношения не имели».
Хотя в двух фильмах вместе они все-таки снимались. Например, у Евгения Карелова в картине «Служили два товарища». Но в памяти остались лишь прозаичные впечатления: «Раки. Вспоминали с Высоцким, какие прекрасные красные раки в синем тазу подал нам Карелов в Измаиле… Много вспоминали… Володя ко мне, как я к нему в «Гамлете»…»
Был еще один злополучный фильм Михаила Швейцера «Бегство мистера Мак-Кинли», с которым Владимир Высоцкий связывал свои большие надежды, написав к нему большой цикл баллад. О прошлом, о будущем, о настоящем. О жизни и смерти. Но «действие фильма получилось медлительным, даже скучным, – уже после премьеры говорил Высоцкий, – а баллады – они про другое немножко. Их все вырезали и оставили – полторы. Или они не вписались в картину, или кому-то показались негодными… Я посмотрел, да и ушел с половины, потому что там ничего не осталось, просто ножки да рожки. Хотя реклама была громадная, и даже режиссера журналисты спрашивали: а вот, мол, дескать, не будет ли Высоцкий конкурировать с Банионисом?» Я написал трагические песни, нервные, заводные, а фильм получился задумчивым таким, серьезным, на мой взгляд немножко скучным…».
