Эммануэль Д'Астье - Боги и люди (1943-1944)
XIII. Алжир - Марсель - Париж, август 1944 года.
Нация восстала
Если настоящее можно измерять минутами и днями, то воспоминания измеряются надеждами и горестями... а также прочностью связей человека с событиями.
Месяц, истекший со времени моего возвращения в Алжир и до освобождения Парижа, - месяц отрешенности и ожидания, когда цель так близка, что стирается память о пройденном пути.
Операции Сопротивления (которое теперь не хотят признавать многие из устроившихся на теплых местечках людей - из тех, что тогда умирали со страху или угодничали перед врагом) приняли такой размах, что не могли остаться незамеченными ни для союзного командования, ни для самих французов. И все же полностью сломить недоверие к Сопротивлению не удалось. Некоторые при словах "народное возмущение" или "восстание" стыдливо опускали глаза. О финансовой поддержке Сопротивления ходили самые невероятные слухи. В некоторых военных кругах на основании извращенных фактов возбуждались судебные дела против бойцов Сопротивления.
Мне прошлось при поддержке генерала Кёнига крупно поспорить с Комитетом действия и с генералом де Голлем, чтобы добиться необходимых для внутренней армии денежных средств. Что касается вооружения, то цифры, которые мне сообщали - правда, никто в то время не мог их проверить, - были удовлетворительны: с 6 июня по первые числа августа семьсот пятьдесят тонн вооружения было доставлено в разные районы Франции, то есть более чем для ста тысяч человек. Но Комитет действия и союзное командование стремились не столько к тому, чтобы воодушевлять и поддерживать без оговорок действия внутренней армии, в которой даже по подсчетам Лондона сражались двести тысяч бойцов, сколько к тому, чтобы их ограничить, лишить того, что называлось "революционным духом".
Отовсюду к нам приходили сообщения о зверствах фашистов, о расстрелах политических заключенных, о том, что немцы будут уничтожать всех бойцов Сопротивления, попавших к ним в руки. Руководители Сопротивления просили нас пригрозить врагу самыми страшными репрессиями, чтобы помешать ему осуществить свои планы.
В июле нам сообщили, что расстрелы бойцов Сопротивления, как пленных, так и раненых, участились. В июне Комитет действия в Алжире после длительных дискуссий признал необходимость репрессий. Хотя Комитет в не счел возможным дать соответствующее предписание, он выразил согласие предоставить командованию Французских внутренних вооруженных сил право принимать меры, которые оно сочтет нужным. Британское и американское командование в ноте, врученной Комитету Даффом Купером, выражали свое недоумение и даже заявляли, что Французские внутренние вооруженные силы "открыто пренебрегают законами войны".
В этом вопросе союзное командование несет большую ответственность. Несмотря на статус, установленный нами для Французских внутренних вооруженных сил, союзное командование все время уклонялось от признания военного характера ФФИ и их полного соответствия нормам международного права, на чем мы так настаивали{29}.
Между тем мы получили доказательства, что ответные меры в отношении немецких пленных принесли положительные результаты. В Тарбе, в департаменте Ардеш, в Центральном массиве немецким комендатурам пришлось вступить в переговоры с представителями Сопротивления и заявить, что немецкие власти отказываются от репрессий против гражданского населения и признают за Французскими внутренними вооруженными силами статус комбатантов.
Ничто так убедительно не подтверждает правильность принятых Сопротивлением мер, как заявление, переданное 7 июня командованием ФФИ немецким военным властям: "Бойцы Сопротивления на всей территории Франции относятся к немецким пленным в соответствии с нормами международного права и гуманно обращаются с ними. Сопротивление рассчитывает на подобное же отношение ко всем пленным, принадлежащим к любым организациям Сопротивления.
В случае если французские военнопленные будут расстреливаться или подвергаться дурному обращению, а также в случае если гражданское население по вине немецких властей подвергнется репрессиям, немецкие пленные будут немедленно расстреляны..."
Мы не предполагали тогда, что после этого длительного пролога к Нюрнбергу все так быстро забудется и что де Голль, Черчилль и Эйзенхауэр своим молчанием или снисходительностью будут потворствовать не только прощению военных преступников, но и политике, ведущей теперь к их реабилитации.
* * *
Армии союзников достигли Луары и повернули в направлении Сены и Парижа. Временное правительство не спешило обратиться с призывом к восстанию в Париже и других крупных городах! Сопротивление было удивлено этим. Уже с конца июля между мной и де Голлем начался обмен письмами по этому вопросу. Я предложил генералу текст обращения, где, естественно, проводилось различие между промышленными предприятиями, которые вследствие их военного значения во что бы то ни стало надлежало вывести из строя; предприятиями, которые необходимы для поддержания нормальных условий существования населения и которые должны были продолжать работу, и коммунальными службами. В отношении первых основные указания заключались в следующем: "I. Остановить работу.
II. Если обстоятельства позволят, то есть если соотношение сил будет не в пользу врага, занять заводы.
Если в распоряжении бастующих рабочих будет оружие, то они сами под руководством и в соответствии с указаниями своих уполномоченных должны обеспечить охрану и оборону завода.
При забастовке с последующим занятием завода уполномоченные должны позаботиться об охране по крайней мере одного выхода на случай срочной эвакуации под давлением превосходящих сил противника или бомбардировки завода.
III. Занятые заводы, само, собой разумеется, должны охраняться от саботажа агентов противника и их приспешников. Агенты эти, как и прежняя охрана завода, должны быть взяты под стражу.
Что касается предприятий, не вошедших в этот список, а именно предприятий, производящих продовольственные товары или торгующих ими, то рабочие и служащие этих предприятий должны всеми способами обеспечить сохранность имеющихся товаров при попытках противника захватить их".
Де Голль не дал согласия на опубликование этого текста. Я до сих пор вижу, как он сидит за своим письменным столом на вилле "Глицинии": откинувшись назад, схватив непомерно длинными руками лежащую перед ним бумагу и уставившись на нее неодобрительным взглядом. Наконец он отложил бумагу и, взяв чистый лист, одним росчерком пера в своем вдохновенном стиле набросал следующие "пять коротеньких пунктов": "Для Парижа и больших городов на оккупированной территории.
