Анатолий Левандовскнй - Максимилиан Робеспьер
Король и королева ни минуты серьезно не думали о примирении с новым порядком вещей. Когда народ сорвал все попытки обратиться к силе, было решено проявить показную покорность и тайно вести переговоры с врагами революции. Для этого нужны были деньги — теперь их с избытком давал цивильный лист! Законодатели обеспечили монархии средства, чтобы она могла вести под них планомерный подкоп! Секретная агентура заработала. Одновременно двор составил план действий: было решено, что король и его семья тайно уедут из Парижа, отдадутся под покровительство контрреволюционного генерала Буйе, стоявшего близ границы, а затем с помощью иностранных государей разгромят силы революции и восстановят прежнюю абсолютную монархию.
21 июня 1791 года Париж был разбужен гудением набата и тремя пушечными выстрелами. Свершилось: птички улетели, золоченая клетка опустела.
В Учредительное собрание был доставлен запечатанный пакет. В нем оказался королевский манифест. Монарх разрывал завесу лицемерия и, не стесняясь в выражениях, предавал анафеме все деяния революции. Он указывал, что был лишен свободы с октября 1789 года и поэтому опротестовывает все утвержденные им с этого времени акты. Он жаловался на насильственные действия народа, на скудость цивильного листа, на всесилие клубов, на утеснения, чинимые духовенству. Он обращался к французам с призывом «не доверять внушениям бунтовщиков», а министрам запрещал «подписывать от его имени какие бы то ни было бумаги впредь до последующих повелений».
Эта расписка в двуличии была прочтена при гробовой тишине. Вслед за тем Ассамблея провозгласила себя высшей исполнительной властью, но одновременно заявила о намерении сохранить монархию. Несмотря на манифест короля, было выпущено воззвание, в котором говорилось не о бегстве, а о «похищении» короля. Протестующий возглас депутата Редерера: «Это ложь! Он подло покинул свой пост!» — остался без ответа.
Но народ реагировал на бегство короля иначе, чем Собрание.
Злость и негодование охватили парижан. Обвиняли Лафайета и национальную гвардию, разбивали королевские бюсты, повсюду разыскивали оружие.
Клуб кордельеров направил в Ассамблею адрес, требующий немедленного уничтожения монархии. К петиции кордельеров присоединялись голоса многих прогрессивных журналистов.
«Заметили ли вы, — писал журналист Бонвиль, — какие братские чувства поднимаются в вас, когда раздается набат, когда бьют сбор и короли обратились в бегство? Не нужно больше ни королей, ни диктаторов, ни императоров, ни протекторов, ни регентов! Наш враг — наш повелитель, говорю вам это ясным французским языком. Не надо Лафайета, не надо Орлеанского!»[27]
Максимилиан сжимал пальцы до боли в суставах. Невеселые мысли одолевали его. Промучившись все утро в одиночестве, днем он не выдержал и побежал к Петиону. Там уже был Бриссо. Бриссо и Петион, очень возбужденные, радостно приветствовали соратника. Они полны надежд: король, совершив побег, лишь очистил место для республики! Победа близка. Но Робеспьер с сомнением смотрит на них. Он грустен и задумчив. Что такое республика, когда власть сосредоточена в руках ставленников реакции?..
Вечером 21 июня Максимилиан явился в Якобинский клуб. Рассеянно слушал он первые выступления. Барнав добивался вотума, которым клуб одобрил бы меры, принятые Учредительным собранием. Максимилиан пожимает плечами. Нашел, чем отвлекать якобинцев! Это ли сейчас главное… Он берет слово; указывает, что народу со всех сторон расставлены ловушки; обвиняет короля, его сообщников, контрреволюционную эмиграцию, министров, наконец. Собрание, пытающееся обмануть народ. Он глубоко возмущен тем, что Ассамблея оставляет управление страной в руках служителей опозоренного трона. Он предвидит кровавые события. Быть может, погибнут многие патриоты… Робеспьер обводит грустным взглядом присутствующих. Внемлют ли они его предостережениям?
— Я хотел по крайней мере воздвигнуть в вашем протоколе памятник тому, что с вами случится… Обвиняя почти всех моих собратьев, членов Ассамблеи, в том, что они контрреволюционеры — одни из страха, другие по неведению, третьи из мстительности, четвертые из оскорбленной гордости или слепой доверчивости, — я знаю, знаю, что точу на себя тысячу кинжалов. Но если еще в начале революции, когда я был едва заметен в Национальном собрании, когда на меня смотрела только моя совесть, я принес жизнь в жертву истине, то теперь, после того как голоса моих сограждан хорошо заплатили мне за эту жертву, я приму почти как благодеяние смерть, которая не даст мне быть свидетелем бедствий, на мой взгляд неизбежных!
Присутствующие были потрясены. Зал точно замер. Но вот вскочил молодой человек с развевающимися волосами и, устремив на оратора горящий взор, поднял руку, призывая к клятве.
— Робеспьер! Мы будем твоим оплотом! Мы все умрем раньше тебя!
И восемьсот членов клуба, как один, встали вслед за Демуленом. Подняв правую руку, каждый поклялся именем свободы сплотиться вокруг Неподкупного и защищать его жизнь.
Это заседание принесло Робеспьеру власть над сердцами якобинцев.
Утром 22 июня парижане, потягиваясь и зевая, говорили:
— Короля у нас нет, а между тем мы спали очень хорошо.
По улицам бегали газетчики, распространяя свежие листки.
«…Пришло время, — писал Марат, — снести головы министрам и их подчиненным, всем злодеям главного штаба и всем антипатриотическим генералам, мэру Байи, всем контрреволюционным членам городского управления, всем изменникам Национального собрания». Другу народа вторил пылкий Демулен, считавший себя убежденным сторонником республики.
А мальчишки распевали на мотив известного «Мальбрука»:
Толстяк в поход собрался,
Миротон тон-тон, миротен,
Он с нами не остался,
Но грянет судный день!
Зачем ему корона?
Миротен тен-тен, миротон,
Он сам скатился с трона,
А мы разрушим трон!
Между тем Учредительное собрание продолжало работу. Законодатели отредактировали текст присяги для офицеров и составили ответный адрес на манифест Людовика XVI, где снова повторили версию о похищении королевской семьи. Медленно тянулось время. Вдруг около половины десятого возникло волнение. По коридору бежал запыхавшийся курьер. Кто-то закричал:
— Он арестован!..
Король был опознан в местечке Сен-Мену, совсем неподалеку от конечного пункта своего маршрута. Его узнал начальник почты Друэ, который тотчас же принял меры для задержания королевской семьи. Карету беглецов остановили в Варенне, почти на глазах у передовых отрядов Буйе. Тысячи крестьян прибыли из соседних сел на помощь местным отрядам национальной гвардии. В окружении многочисленной толпы вооруженных патриотов упавшие духом беглецы вынуждены были тронуться обратно.
