Вильгельм Йонен - Ночные эскадрильи люфтваффе. Записки немецкого летчика
Я выдохся. Четыре победы за сорок пять минут — слишком много для моих нервов. Налет закончился, и вражеские бомбардировщики, защищенные облачной грядой, потянулись в обратный путь, в Англию. Я покружил над городом минут десять, успокаиваясь, и только тогда подумал: где, собственно говоря, приземляться? В воздухе мотается около сорока ночных истребителей, и всем не терпится снова увидеть твердую землю. Наземные посты наведения продолжали передавать сводку погоды, все ту же злосчастную сводку.
— Снова пройти через обледенение, герр обер-лейтенант? Ну нет. Лучше пролететь над Пархимом и свалиться им на голову, как рождественский дед, — предложил Мале.
Я не допускал мысли о том, чтобы бросить свой самолет. Поскольку Лейпциг-Брандис сообщил об облачности на 240 футах, у них приземлятся почти все самолеты, и я решил лететь в Пархим. Там я знал каждый бугорок, каждое дерево и каждое здание. Мой измученный экипаж примолк. Это меня тревожило. Через тридцать минут полета над облаками на высоте 15 000 футов я добрался до родного аэродрома и связался с диспетчерской. Откликнулся знакомый голос штурмана наведения. Сначала он поинтересовался деталями наших побед. Беспокоится, подумал я. Он-то прочно стоит обеими ногами на земле, а мы все еще не знаем, сможем ли нормально приземлиться. Однако и любопытство его я понимал, так как служащий нелетного состава, просидевший всю ночь в одиночестве на своем посту, безумно радуется успехам своих парней.
— Четыре, — сказал я.
— «Виктор», «Виктор». Сообщение получено, — ответил он. — Раз, два, три, четыре сбиты. Поздравляю. Приземляйтесь как можно осторожнее. Потолок — 150 футов. Снег прекратился. Прием хороший.
Итак, вниз, в грязь. Сейчас включат прожектор и направят луч вертикально вверх, подсвечивая облака. Я замечу свет на высоте 450 футов над летным полем. Мы медленно кружили над маяком, теряя высоту. На 4500 футах машина снова начала обледеневать. Чтобы быстро избавиться от опасности, я резко снизился до 1500 футов. Сработало. Обледенение прекратилось. Но теперь предстояло самое трудное — посадка. Мы снижались со скоростью три фута в секунду, осторожно нащупывая путь в облаках. Нас окружала кромешная тьма. Затем вдруг вспыхнул свет. Это могли быть только осветительные ракеты. Через мгновение появились лучи прожекторов. Следовательно, мы почти над полем. Я плавно повернул на посадку и включил ультракоротковолновый посадочный радар. Это самый безопасный способ слепой посадки. Отклонение вправо отзывается короткими сигналами, влево — длинными. Если мы на правильном курсе, я услышу в наушниках постоянное жужжание. В помощь нам включат посадочные огни. Принимая во внимание направление и скорость ветра, я летел, придерживаясь устойчивого жужжания. Примерно в полутора милях от аэродрома я выпустил шасси и закрылки. Высота — 150 футов. Заход нормальный.
Руководитель полета включился в последний раз:
— Вы на правильном курсе, можете приземляться.
Я подтвердил прием и попросил выключить прожектор. Резко убираю обороты двигателей. Мы приближаемся к летному полю, и теперь не видно никаких огней. Зазвенел предупреждающий сигнал «пип-пип-пип-пип». Итак, я в 1500 ярдах от посадочной полосы. Закрылки на 70 градусов, скорость захода на посадку 100 миль в час. Подобная позиция очень опасна и неустойчива; если я проскочу полосу, ошибка обернется смертью. Наконец я увидел на горизонте расплывчатые огни, в наушниках зазвучал сигнал «да-да-да-да». Мы уже в 300 ярдах от летного поля. В этот момент я увидел посадочную полосу и направил самолет вниз. Слишком большая скорость. Мне казалось, что мы никогда не остановимся. Самолет наконец коснулся земли и понесся к красным огням в конце поля. Я давил на тормоза, изо всех сил, и остановился на самом краю посадочной полосы. Господи, благодарю тебя. Я снова на земле! Мале открыл фонарь кабины, и мы вдохнули полной грудью прохладный ночной воздух.
Техники сияли от восторга. Их всегда распирала гордость за свои машины и экипажи;
однако новость о гибели гауптмана Бера и его стрелка омрачала радость всех, кто возвращался с задания.
— А что слышно о лейтенанте Кампрате? — спросил я.
— Ты не поверишь! Он выпрыгнул на высоте 240 футов. И ему повезло. Парашют успел раскрыться, хватило десяти секунд. Кампрат уже очухался.
— Сумасшедшая работа, — откликнулся я, торопясь на командный пункт.
Бринос радовался спасению, хотя его счастье омрачалось гибелью экипажа. Но мы все ожесточились в этой безжалостной войне. Гауптман Бер мертв, и он не единственная наша потеря. Истребители лейтенанта Зорко и обер-фельдфебеля Каммерера сбиты, оба экипажа погибли. Удалось спастись экипажу лейтенанта Сподена: когда их самолет сильно обледенел, все члены экипажа выпрыгнули с парашютами и удачно приземлились.
Правда, со Споденом приключилось небольшое недоразумение; слушая его рассказ, мы покатывались со смеху. Предоставим слово самому Сподену:
— Мой «гроб» становился все тяжелее и тяжелее. Крылья и винты обросли толстым льдом. «Но я же не летающий холодильник», — сказал я своим парням и указал им на маленький просвет в облаках. Если самолет не слушается руля, остается его покинуть. Сначала экипаж и слышать об этом не хотел, поэтому я заявил: «Ну, парни, раз вы остаетесь, желаю вам всем спокойной ночи. Петер прыгает». Вы не поверите, но их как ветром сдуло. Сначала номер 1, потом номер 2, и я следом.
Мороз стоял, как в Сибири. Я успел подумать: «Как хорошо, что я надел шерстяные носки, которые связала мамочка». А какими словами рассказать о том, что случилось после? Темно, как в джунглях, но у меня создалось впечатление, что земля близко. Вы не поверите. Мне казалось, что я спускаюсь целую вечность. И вдруг рывок, как будто кто-то нажал на тормоз: я повис и закачался между небом и землей. Парашют запутался в кроне дерева. Сначала я порадовался, что прыгнул удачно, но, к несчастью, рядом не было никого, кто сказал бы мне, как далеко земля. А я, прыгая, потерял фонарик и боялся в темноте освободиться от парашюта. Потом я нашупал в левом кармане ножик, бросил его и прислушался. Хлоп! Может, шесть футов, а может, и все тридцать. Я не мог доверять этому эксперименту и стал ждать рассвета.
Поначалу мне даже нравилось качаться на дереве, но эта забава быстро приелась. Ноги и руки онемели. Я молился о скором рассвете, но ничего не менялось. В общем, я висел и в тоске ждал первых лучей зари. Как только рассвело, я очнулся от дремы и посмотрел на землю. У меня чуть глаза не вылезли из орбит. Всего в трех футах подо мной расстилалась мягкая лесная почва.
Вот так закончилась история Петера Сподена. Мы смеялись до колик в животе, а байка о приземлении Петера облетела все крыло ночных истребителей.
