Григорий Речкалов - В небе Молдавии
В купе майор раскрыл небольшой, но увесистый чемодан - в нем, по его словам, вместе с закуской уместились все пожитки - и очень обиделся, когда я наотрез отказался пить. Орден его не давал мне покоя. Наконец я не утерпел:
- Скажите, товарищ майор, за что вы получили Красную Звезду?
- За финскую. Испытал там новинку: на свой страх и риск поставил легкие пушки в боевые порядки наступающих войск. И получилось вроде неплохо, хоть уставом и не предусматривалось.
И он рассказал, как его орудия, действуя вместе с пехотой, прямыми попаданиями подавили три дота.
Человек с орденом в ту пору был в большом почете. Чего греха таить, я завидовал героям. Завидовал и мечтал о подвигах. Не далее как вчера я, военный летчик, вместе с толпой мальчишек несолидно бежал по городу вслед за Героем Советского Союза майором Герасимовым. Хотелось, чтобы он обратил на меня внимание. Я гордился тем, что имел к нему какое-то отношение. В прошлом году при посадке Герасимов врезался в мою "чайку", и я помогал ему выбираться из-под обломков. Он-то, конечно, меня не помнил.
Степан Степанович догадался, что владело моей душой.
- Что ж, мечта о подвиге - красивая мечта. Но подвиг - это и смелость, и большой напряженный труд. Уметь слушаться разума, подавлять необузданность. Да и сами подвиги бывают разные: тихие, громкие. Бывает, человек всю жизнь незаметно трудится: душа его горит сильно и ровно, и пламень этот не остывает. Ничто не может пошатнуть его убеждений, взглядов, которые подкрепляются делами, новыми поисками. Есть подвиг - порыв. Он, как молния, постепенно накапливается, а потом ослепит все и грохотом пронесется над землей: из человека в какие-то часы, даже минуты, выплескивается огромный душевный заряд.
Степан Степанович вытащил портсигар, закурил. Поезд мчался на запад. Ночная темнота подступала все ближе. Мимо окон, словно длинные очереди трассирующих пуль, проносились паровозные искры.
- Святое дело - подвиг... - вновь задумчиво заговорил Степан Степанович; видимо, что-то его волновало. - Люди подвиг высоко ценят. Героев народ украшает орденами, гордится ими. За подвигом приходит слава.. Иной же стремится только к славе, и тогда нет места подвигу.
- Я что-то вас, Степан Степанович, не понимаю. Если человек мечтает о славе, значит, он готовится к подвигу.
- Не всегда, дорогой. Есть люди, которые ничем не брезгуют ради славы. Знал я одного человека, когда-то даже другом его считал. Вроде и воевал неплохо, и уважали его, а захотел большой славы и стал на нечестный путь.
- Что же он сделал?
- Про снайперов слыхал? Это вроде ваших асов. Они, как правило, размещаются в общих боевых порядках. Так вот, друг мой этим воспользовался и как-то приписал себе убитых врагов больше, чем полагалось. Его похвалили, поставили другим в пример. Тут голова от славы пошла у него кругом: начал парень зазнаваться, бахвалиться тем, чего никогда в жизни не делал. Ему-то невдомек, что кое-кто знал об этих махинациях.
- Это с ним вы не сработались?
- Нет, с этим мы когда-то в одном полку служили. А не сработался я с другим. Он воевал в Испании, вернулся оттуда с наградами, в полковничьем чине. И стал я ему, как лапоть сапогу, не пара.
- Удивляюсь, Степан Степанович, откуда это у нас? Кастовых предрассудков нет, а поднимется такой человек на одну-две ступеньки - и возомнит о себе.
- Две ступеньки - еще ничего. А если выше? К такому не подступись! Каменным забором отгородится. Даром слова не скажет. Прописные истины начнет за собственную мудрость выдавать. - Майор сердито посмотрел на меня. - Откуда это берется? Поживешь - узнаешь.
Неловкое молчание воцарилось в купе. Первый раз в жизни со мной говорили так откровенно. Сперва я подумал, что мой спутник - просто неудачник. Но открытое, доброе лицо Степана Степановича, умные его глаза со сбегающимися к ним ниточками морщинок - свидетельниц нелегкой жизни решительно отвергали это.
Словно прочитав мои мысли, майор широко улыбнулся и, как бы оправдываясь, сказал:
- Это я разговор припомнил с одним начальником, после учений. Вернее, не разговор. Говорил он... И вот теперь только меня взорвало. А вообще-то... давайте лучше посмотрим, что пишут в газетах. А то в городской суматохе некогда было почитать.
Он достал целый ворох газет. Я развернул "Красную Звезду" и сразу же впился в четвертую полосу. Новый рекорд Леонида Мешкова... Война в Сирии... Над Европой идут воздушные бои... Активность немецкой авиации над Англией резко спала... Я хотел поделиться этой новостью с майором, но он опередил меня.
- Вы - авиатор! Как считаете, почему немцы перестали бомбить Англию? Вот уже который день затишье...
- Наверное, у них большие потери.
- А не кажется ли вам, что здесь что-то другое? Не забывайте, в руках гитлеровцев вся промышленность Европы. Им сотня-другая самолетов - тьфу! Нет, тут попахивает новой авантюрой,
- Может быть, - согласился я. - Немцы могут форсировать Ла-Манш и высадиться в Англии. Наверное готовятся.
- Возможно, возможно...
Майор встал и несколько раз энергично взмахнул руками, как бы стряхивая с себя раздумья:
- Давайте-ка лучше поспим, утро вечера мудренее. Будете сходить разбудите.
Майор принялся раскладывать постель, а я вышел в коридор и стал изучать расписание. До моей станции было еще добрых часа полтора. Я решил последовать примеру майора и прилег.
На маленькую станцию с единственным огоньком на перроне поезд прибыл поздней ночью. Майор спал сном праведника, и тревожить его мне не хотелось. Стараясь не шуметь, я быстро собрал свои пожитки и тихонько прикрыл за собой дверь.
Кроме меня, никто больше не сошел.
Поезд ушел в непроглядную мглу. Я остался на перроне один. Что делать? Куда пойти? Поразмыслив, решил дождаться утра. В пристанционном садике облюбовал скамейку, положил под голову чемоданчик и через несколько минут уже спал крепким сном.
Часть 2.
И грянул бой...
Я проснулся от какого-то неприятного сновидения и не сразу понял, где нахожусь. На яблоневой ветке над самым лицом раскачивалась маленькая пичужка. Было раннее утро, теплое и тихое. Небо уже посветлело, и утренняя заря, - красоту ее, возможно, и воспевала пичужка, - отсвечивала в оконных стеклах маленького одноэтажного здания. Я вскочил со скамейки, осмотрелся. Вспугнутая певунья оборвала свою трель, вспорхнула и исчезла в кустарнике. Слух уловил чье-то сочное похрапывание. Тут я все вспомнил. Подошел к окну, заглянул в помещение. На деревянном диване беззаботно раскинулся дежурный. Часы-ходики на стене отстукивали четверть пятого. Я прикинул, как мне быть: до аэродрома двадцать пять километров; если идти пешком, можно часам к одиннадцати добраться до места; попадется у бензозаправки попутная машина тогда еще раньше.
