Григорий Коновалов - Былинка в поле
Рано утром потянулась с горы белошерстная метелица, сбивала причудливо волнистые козырьки у домов.
И вдруг двенадцать парных санок и одна тройка, визжа полозьями по снегу, рванули от двора Чубаровых, звеня Еоддужнымп колокольцами. Тройка мчала жениха с крествой матерью в клетчатой шали, с иконой на коленях.
А у Отчевых за тесовыми воротами на широком выметенном дворе уже били копытами рьяные кони, СОБХОЗский рысак Кудряш дрожал, как птица, косил глаза на небо, прял ушами, ловя приближающийся бег. Рысака с ковровыми санками и меховой лохматой полостью для укрытия невестиных ног дал управляющий Калмык-Качаргинским отделением совхоза: "Утри, Максим Семиояович, нос Ермошке, короткому барину, чтоб рыло кулацкое не задирал до небес. Совхоз поддерживает тебя, середняка, - центральную фигуру села".
Карауливший за воротами парнишка узпдал в проулке разукрашенные лентами гривастые головы лошадей, засвиристел по-заячьему звонко:
- Мчатся! - И уже с испугом уточнил: - В корне рысак Ермолая Данплыча.
Распахнули двустворчатые ворота. Сам Максим Сешюнович, заткнув за пояс подвернутые полы крытой черным сукном шубы, глубоко, до бровей, надвинув шапку из серой переярки, вскочил на козлы, взял в правую руку вожжи рысака-коренника, в левую - две вожжи пристяжных скакунов. Оглянулся на Марьку и ее крестную мать Ольгу Цезневу, вспомнил молодость свою, дерзко улыбаясь. Выехал тыхой развалкой, крадучись.
Женихов кучер вежливо-снисходительно попридержал коней, пропуская невестиных поезжан вперед. Первый круг по Хлебовке обошли внатруску, малость прибавляя скорость. На втором кругу Максим оторвался от своих.
По полозьям за ним спела женихова тройка с коренником Мигаем. Кудряш зло просил воли, ложился в хомут, набирая скорость без усилия. Облегчающий пот выступил на крупе и мощных ляжках жеребца. Уже второй раз обогнали все двадцать саней с хрипнувшими от песен девками и бабами.
- Держись, Марька! - с бешеным азартом крикнул отец, закуспв успну. Пусть жених спробует настичь невесту!
На крутом повороте в вихре снега заносило, крепя набок санки, но Максим упирался ногой, выравнивая, клал на оба полоза. Марька и ее крестная пе могли выскочить - привязали их кушаками к спинке саней. Далсг оставил тройку жениха, досаждая не столько зятю своеху, сколько Ермолаю - уж очень высоко заносился задавать, своим рысаком. Вовремя погасил пыл, попридержал Огчев, а пристяжные сами языки повыпустпли от усталтг.
На подъезде к церкви жениховы кони наступали на задок, нависая жаркими, в пене, мордами над головами невесты и крестной. Тут, вопреки закону сидеть дома, дожидаясь молодых из-под венца, Кузьма спохватился, что жениху положено первым явиться ко храму божьему, и спихнут кучера, взял управу в свои руки. Из-под развевающихся, совсем поседевших от инея волос торчало вишневое ухо с побелевшей вершинкой.
- Снегом три! - орали ему.
"Пусть уши отвалятся, а не уступлю. Бабам толвко дай поблажку с первого шага, потом черта два вывернешься!
Знаю по себе!" - ярился Кузьма, вовсе не догадываясь, что сват Максим не такой простец, чтоб первым примчать дочь к церкви, будто навяливает ее в жены Автоному.
За оградой у церкви гуртовался народ. Хромой звонарь, согревшись водкой, затрезвонил вовсю.
- Не тот набор. Сняли два колокола.
- Еще скушнее будя вскорости. Кругом столба обегут по-собачьему, и айда, прощай, волюшка-воля.
С Марьки сняли шубу и в длинном белом платье повели по обметенным ступенькам в церковь. Вытряхнутого из тулупа Автокома заторопили следом. Б пиджаке он зябнул, но, стиснув зубы, унимая дрожь, затравленно, поволчьему косил по сторонам синими с изморозью глазами.
И хотя он не верил в бога, ему нравилось, что в церкви, множась, жарко горят свечи, а бородатый Кувшинов зажигает все новые свечи у деревянного иконостаса затейливой резьбы. Десять лет столяр Чугуев со своими сыновьями вырезал этот иконостас и закончил работу лишь накануне войны 1914 года.
У отца Михаила посинел от холода большой, молодым полумесяцем выгнутый нос, лысина сияла от огней. Марька, боясь упасть от запаха ладана, жмурилась.
- Гляди вовсю, а то брякнешься, - ущипнула ее Ольга Цевнева.
Марька не помнила, как менялись кольцами, поцеловались принародно, как свели их в жениховы сани, закутали в тулупы. Сменилась привычная дорога к родительскому дому на новую, прежде чужую, а теперь до гроба ее дорогу в мужний дом. Несколько дядьков перегородили веревкой переулок. Знать, давно оседлали путь, если брови, и усы, и веревки заиндевели от мороза.
Дружка Егор слез с передних саней с гусыней - четвертью водки. Налил им по стакану, и они открыли путь к дому жениха. Но у ворот стояли в новой заставе любится л спиртного постарше с поднятыми руками и требовательлосуровыми лицами. И как только крайний из них выплл, ворота распахнулись.
За широкими столами гостей угощал вином дружка Егор. Хошь не хошь, а пей стопку.
- Ешь, кум, да не засасывай усы. Знай честь, утирай бороду.
- До свидания, сват, под столом увидимся.
- Люди выпьют, как платком вытрут, а ты, Карпей, выпьешь, как огнем выжтешь, - сказала Василиса Сугурову, своему бывшему возлюбленному.
- Ну, ну! Пусти бабу в рай, она и корову за собой поведет. Не поутихла ты, Василиса Федотовна, не осадили, не объездили тя годы...
- Вас обоих с Кузей связать за ноги и пустить по реке... Ты не удержал, а он не объездил меня - вот тебе сказ, прохиндей промашливый.
Домнушка хвастливо пела соседу старику:
- Девицей вышла за своего Данилу-женатика. А уж бабник-то был! Ни одного подола не пропущал мимо.
- Маманя, выпей, - налил матери Егор. - Пейте, молодки, новые на вас колодки, пейте, молодцы, красные у вас пузцы, а вы, старушки, по целому нальете и домой за печь попрете.
- Егорка, ты кем пам доводишься?
- Сын я твои, маманя.
- А как тебя зовут, Егорка?
- Егоркой и зовут. Как нарекла ты меня шестьдесят лет назад. Ты вовсе круговой овцой стала, себя не помнишь и ягнят своих позабыла.
В доме уже поднялся развеселый галдеж, когда во двор вошли Захар Острецов и Тимка Цевнев.
Острецов приосанился, и они вошли в дом. Острецовым завладели вдовы.
- Ну, чего ты, Захарушка, привалился к студню, как поросенок к корыту? Молви чего-нибудь кругло.
- Скажу тебе, ярочка ты, глядя на лес, не вырастешь.
- Видали таких краснобаев! Съел волк кобылу, да дровнями подавился. Прислонял бы ты, Захарушка, свою буйную головушку к жене.
- Прислонить недолго, да не привяжется ли головная боль?
Сам Кузьма угощал Захара Осиповича, приговаривая уважительно, что трудно председателю властвовать над ними, дураками.
