Феликс Медведев - Вознесенский. Я тебя никогда не забуду
– Всемирными русскими были Андрей Рублев, Пушкин, Ломоносов, Петр Первый в его плотницкой ипостаси. Всемирными русскими были Лев Толстой, Герцен, Чайковский, Шостакович, Пастернак, Сахаров, учившие нас делать все, чтобы силы подлости и злобы были одолены силами добра. И всемирными русскими стали не только в собственной стране, но и во многих странах – Андрей, Белла, Володя, Роберт, которые своими стихами помогали нашему народу не закостенеть в замшелой гибельной изоляции от всего остального мира. Зачем нам, русским, неестественно придумывать национальную идею и сколачивать для этого какие-то команды? Все лучшее в русской классике – и есть наша национальная идея. Эта идея в словах Достоевского выражена ясно и просто – когда он говорил о самом мощном, сильном, человечном качестве Пушкина. Это два слова: «Всемирная отзывчивость».
Я прочитаю только что написанные стихи.
Не стало поэта,
и сразу не стало так многого,
и это неназванное
не заменит никто и ничто.
Неясное «это»
превыше, чем премия Нобеля, —
оно безымянно,
и этим бессмертней зато.
Не стало поэта,
который среди поэтического
мемеканья
«Я – Гойя!» —
ударил над всею планетой в набат.
Не стало поэта,
который писал, архитекторствуя,
будто Мельников,
вонзив свою башню шикарно
в шокированный Арбат.
Не стало поэта,
кто послал из Нью-Йорка на «боинге»
любимой полячке
дурманящую сирень,
и кто на плече у меня
под гитарные чьи-то
тактичные «баиньки»,
в трамвае, портвейном пропахшем,
въезжал в наступающий день.
Не стало поэта,
и сразу не стало так многого,
и это теперь
не заменит никто и ничто.
У хищника быстро остынет
его опустевшее логово,
но умер поэт,
а тепло никуда не ушло.
Тепло остается
в подушечках пальцев,
страницы листающих,
тепло остается
в читающих влажных глазах,
и если сегодня не вижу
поэтов, как прежде блистающих,
как прежде, беременна ими
волошинская Таиах.
Не уговорили нас добрые дяди
«исправиться»,
напрасно сообщниц ища
в наших женах и матерях.
Поэзия шестидесятников —
предупреждающий справочник,
чтоб все-таки совесть
нечаянно не потерять.
Мы были наивны,
пытаясь когда-то снять
Ленина с денег,
а жаль, что в ГУЛАГе,
придуманном им,
он хоть чуточку не пострадал,
ведь Ленин и Сталин чужими руками
такое смогли с идеалами
нашими сделать,
что деньги сегодня —
единственный выживший идеал.
Нас в детстве сгибали
глупейшими горе-нагрузками,
а после мы сами
взвалили на плечи земшар,
где границы, как шрамы, болят.
Мы все твои дети, Россия,
но стали всемирными русскими.
Мы все, словно разные струны
гитары, что выбрал Булат.
– Андрей Вознесенский вознесся в небесные выси российской поэзии, культуры, обогатив наше поэтическое мышление. То, что я сейчас скажу, возможно, весьма субъективно: по моему мнению, в нашей поэзии присутствуют два космических явления – это Велимир Хлебников и Андрей Вознесенский. В стихах Андрея Андреевича обыкновенные слова, которыми мы пользуемся в жизни, превратились в разящие, ударные, сильные, режущие символы. Они приобрели металлический отзвук, они звенели, гудели, вселяя надежду, целебное чувство любви и сострадания. Я поражен тем, как можно было из такого космоса, как Интернет, выудить аббревиатуры, которые, органично войдя в ткань его стихов, перестали быть инородной, я бы сказал, угловатой субстанцией в современном русском языке.
Мне как театральному режиссеру поэт был очень близок, ведь специально для сцены «Лейкома» он написал много стихов, ставших основой спектакля «Юнона и Авось». Вот пример:
«Никто из нас дороги не осилил,
Да и была ль она, дорога, впереди?
Прости меня, свобода и Россия.
Не одолел я целого пути».
Меня очень поразили эти строки, эти слова, которые касаются любого из нас. И еще: «Не мы повинны в том, что половинны». Этот вопрос – кто повинен в том, что мы половинны? – будет висеть не только над интеллигенцией, а останется обжигающим, быть может, главным вопросом для всех думающих людей нашей великой страны.
Руководитель Агентства по печати и массовым коммуникациям Михаил Сеславинский:– Дорогая Зоя Борисовна, дорогие друзья, если мы посмотрим на свою любимую книжную полку, то у каждого из нас взгляд наткнется на сборник стихов Андрея Вознесенского. Любители поэзии моего поколения знают книги Вознесенского, которые выходили 100-тысячным тиражом и мгновенно становились дефицитными. И вместе с поэтом сотни тысяч, миллионы людей, с одной стороны, говорили: «Тишины хочу, тишины, нервы, что ли, обожжены?», а с другой стороны, смотрели на мир его широко открытыми, немножко удивленными глазами, поражаясь прелести и радости этого мира. Но вместе с поэтом вели спор о «черном вороне».
Его стихи навсегда останутся для нас наукой жизни. Спасибо тебе, Андрей Андреевич, за это!
Художественный руководитель MXAT имени Чехова Олег Табаков:– Надежда, которая родилась у нас после смерти Сталина, говорила для меня голосом Андрея Вознесенского. Голосом, который был непривычно даже для вольнолюбивых раскованным, свободным. Время, прожитая жизнь для меня, и думаю, для многих, пронизаны его поэзией. И прощание с ним – это как прощание с родиной. И уход его – это как будто ты лишаешься чего-то главного, большого. Но надо терпеть, надо продолжать любить…
У Андрея было редкое свойство – он умел удивляться таланту других. Сколько отпущено нам, столько мы будем его любить…
Поэт Юрий Кублановский:– Весной 1963 года буквально ошеломленный тем позорным судилищем над культурой, который учинил Хрущев, я, еще пацан, рванул в Москву из Рыбинска, где тогда жил, чтобы найти Вознесенского. Я хотел ему сказать, что провинция его поддерживает. Как сейчас помню: сырое зимнее утро, Савеловский вокзал. Пошел в справочное бюро и даже помню, как выглядела квитанция с адресом Андрея Вознесенского: Верхняя Красносельская, дом 45, квартира 45. Я, наверное, единственный, кто еще помнит телефон, который там был у Андрея: 1-96-46. А у меня в Рыбинске был телефон 1-96, и я подумал, что это добрый знак. Звоню, дверь открывает сам поэт. Так завязалась наша дружба.
Не так много стихотворений, которые сопровождают человека в течение всей его жизни. Стихотворение Вознесенского «Осень в Сигулде» для меня одно из таких. Помните, какое поразительное начало:
Свисаю с вагонной площадки,
прощайте,
леса мои сбросили кроны,
пусты они и грустны,
как ящик с аккордеона,
а музыку – унесли…
– Совсем недавно мы вместе гуляли по Парижу, о многом говорили. Конечно, Андрей был болен, и очень болен. Ему трудно было ходить, ему трудно было говорить, но глаза горели ярким и живым светом. Он очень четко понимал, что происходит с ним и что происходит вокруг… Да, от нас ушел великий человек, великий поэт. Одни его стихи доступны каждому, над другими надо думать, вникать в их смысл. Но и те, и другие о вечной жизни на Земле.
