Дмитрий Петров-Бирюк - История моей юности
Снова посыпались вопросы:
— Кто это «Смелое Сердце»?
— А казаки с пиками?
Меня сбивали с толку эти многочисленные вопросы, но я старался спокойно на них отвечать. Удовлетворив любопытство ребят, я снова продолжал читать:
— «А в стороне, по балке, ехали индейцы. Их было много — человек сто. Казаки их не видели…»
— Сашурка! — вскричал пораженный Павлик. — Как же это так? Ведь это ж они увидят друг друга и зачнут воевать, а?..
— Ну да, — кивнул я. — Так же оно и должно быть.
Хотя и с перерывами, но все же мне удалось дочитать до конца свою повесть. Я пытливо посмотрел на слушателей: что скажут они о моем произведении?
Несколько секунд мальчишки сидели молча, с серьезными, сосредоточенными лицами. Потом все разом заговорили:
— Вот здорово-то!
— Неужто это ты, Сашурка, сочинил?
— А вождь у индейцев-то какой хороший!
— А казаки ловко воевали!
Нахмурившись, Гришка с недовольным видом слушал ребячью болтовню.
— Замолкните! — прикрикнул он властно. — Раскаркались, как вороны.
— А тебе что? — огрызнулся кто-то из ребят.
— Гляди, а то я те покажу «что», — грозно посмотрел на него Гришка.
Удивительно, до чего же Гришка Чубарь похож на Кодьку. Такой же властный, грубиян. Такой же зачинщик шумных игр и налетов на огороды. Я выжидающе смотрел на Гришку. Его-то слово для меня, конечно, было авторитетно.
— Брехня! — выпалил Гришка.
— Что — брехня? — подскочил я от изумления.
— А то брехня, что это не ты написал.
— А кто же?
— Это ты переписал из какой-нибудь книжки.
Мне было лестно слышать от Гришки, что он мне не верит, что это именно я написал об индейцах, а в то же время обидно, что он усомнился в моих способностях.
— Да ты что, Гриша, — миролюбиво сказал я. — Чего же мне переписывать. Да ты знаешь, какой я писучий?.. — расхвастался я. — Да если я захочу, то и получше этого могу сочинить…
— Тож мне, сочинитель, — с пренебрежением процедил сквозь зубы мальчишка. — Напишет он… Знаем мы таких бумагомарак… — В добавление к этому он сказал такое отвратительное и похабное, от чего ребятишки смущенно захихикали, а меня так взорвало, что я закатил ему добрую пощечину.
— Ах ты, гад! — взвыв от ярости, ринулся на меня Гришка. — Драться еще…
Сцепившись друг с другом, мы завертелись по комнате, опрокидывая стулья и табуретки. Мальчишки, давая нам место для драки, рассыпались по сторонам, искрящимися глазенками наблюдая за каждым нашим движением.
— У-у! — скрипел зубами Чубарь. — Изу-ве-чу!
— А я тебя покалечу! — в тон ему отвечал я.
Мой противник был года на два старше меня, крепче и сильнее. Но я ему не уступал. Крепко сжимая друг друга в объятиях, мы катались по полу.
— Сдавайся, Сашка! — кричал мне Чубарь. — А то все едино задушу.
— Я тебя сам задушу, — воинственно хрипел я, чувствуя, что последние силы мои иссякают. Гришка, по-видимому, это понял. Он еще раз встряхнул меня и шваркнул на пол. Падая, я услышал, как на мне затрещала рубашонка. Я похолодел: она у меня была единственная. Ребята испуганно завопили:
— Рубашку порвал!.. Рубашку порвал!..
Я заплакал. Моргая, Гришка озадаченно смотрел на меня.
— Ну чего ты ревешь-то? — сказал он ворчливо. — Сам же налез… Ежели б не лез, так ничего б и не было.
— Не плачь, Сашурка, — сочувственно сказал Володька Свистун. — Мы ее тебе зашьем… Есть у тебя нитки и иголка?..
— Чего зря ляскать-то, — оборвал Гришка Свистуна. — Разве ж ее теперь зашьешь? Она же свой век-то отжила уж. Вишь, какая трухлявая. Надо Сашке новую рубаху добывать.
— А где ты ее добудешь-то? — недоумевающе поднял на него глаза Володька.
— А это уж не твоя забота-печаль, — подмигнул Гришка. — Может, свою рубаху отдам…
— Фьють! — насмешливо свистнул Володька. — Богач, продай куски!
— Вот возьму и отдам свою рубашку. Понял? — презрительно произнес Гришка.
— Хвастаешь, — махнул рукой Володька.
Я тоже, конечно, не особенно-то верил Гришке. Подумаешь, действительно, какой богач. Откуда бы он взял рубашку? У него и у самого-то, наверно, не более двух.
Поговорив о происшедшем, ребята разошлись. Ушел и Чубарь. Я остался один. Плача, я стал зашивать рубашку. Но у меня ничего не клеилось. Я то зашивал, то снова распарывал… За этим занятием меня и застал Гришка Чубарь.
— Да брось ты ее к дьяволу, — вырвал он у меня из рук рубашку. — Она же негожа… Бери-ка вот эту лучше, — сунул он мне почти новую ситцевую синюю рубашку. — Надевай!
Недоверчиво взглянув на мальчишку, я надел ее, но она была мне велика.
— Где ты ее взял? — спросил я у Гришки.
— А тебе не все едино, — ухмыльнулся мальчишка. — Носи себе на здоровье.
— Нет, ты все-таки скажи, где ты ее взял? — допытывался я упрямо.
— Ну, украл, а что?
— Ворованную не буду носить, — твердо заявил я и, проворно сняв с себя рубаху, вернул ее Гришке.
Чубарь опешил. Этого он от меня никак не ожидал.
— Не будешь носи-ить? — протянул он и расхохотался. — Подумаешь, фря какая. Не хочешь носить — не надо. Я сам изношу. А ты вот походи голый. Ха-ха-ха!..
— Буду ходить голый, а ворованного не надену, — сказал я.
— Ну и черт с тобой, дурак! — рявкнул Гришка. — Не надевай. Пожалел гада, а он еще задается.
Сунув рубаху себе в карман пальто, он, гневный, распаленный, направился к двери. Но у порога остановился и сердито взглянул на меня.
— А мою рубаху возьмешь? — спросил он хмуро.
— Какую?
— А вот эту, — распахнул он пальтишко и показал мне свою старенькую, латаную, но чистую рубашку.
Я молчал.
— Ну, что молчишь-то? — гаркнул Гришка. — Ежели будешь носить, так бери, носи, пока дают… Возьмешь, что ли?
— Твою бы взял, — нерешительно проговорил я, все еще сомневаясь в том, что Гришка делает это искренне.
— Ну и бери, — простодушно сказал мальчуган и, сбросив пальто, стянул с себя рубашку.
— Надевай!.. Когда дают — бери, а бьют — беги, — нравоучительно приговорил он.
Я надел на себя Гришкину рубашку, а он ту, синюю, которую предлагал мне раньше. Потом Гришка любовно оглядел меня со всех сторон, похлопал по спине и расплылся в довольной улыбке.
— Ну, чертяка, носи себе, да знай, что Гришка, брат, такой человек, что для дружка своего он ничего не пожалеет.
Я промолчал, хотя видел, что мальчишке очень хочется услышать от меня слова признательности и благодарности за свой великодушный дар.
Постояв у порога, Гришка сказал:
— А знаешь, Сашка, сочинение-то об индейцах ты здорово написал. Ей-богу, не брешу! — И он вышел.
