Юрий Нефедов - Поздняя повесть о ранней юности
Сомнений у нас не осталось — мы решили, что перед нами армейская разведка наших. Я долго помнил эту встречу и, когда уже был в армии, спрашивал у бывалых, ходивших в немецкий тыл разведчиков, рассказывая во всех, тогда еще свежих деталях. Оба они, Александр Половинкин и Владимир Соловьев, сказали, что 90 % за то, что это наша армейская разведка, ибо до фронта на север и на восток было примерно 80–100 км, и это полоса ее действия. Но, 10 % — могла быть и контрразведка охраны тыла немцев. Они говорили, что пребывать в тылу у немцев не столь опасно и страшно, как переходить в любом направлении линию фронта.
На этот раз ума у нас хватило и мы не стали их просить, чтобы взяли нас с собой, хоть искушение испытывали большое.
Жизнь, между тем, в этом полутемном сарае продолжалась. Иногда забегали итальянцы, заигрывали с женщинам, пели, что-то объясняли, но никто их не понимал. Мимо изредка проходили небольшие колонны немецкой техники. Немецких патрулей или местных полицейских мы не видели. Очевидно, все скопление людей они приняли в темноте за итальянцев и потому в этом районе не появлялись.
К утру погода резко изменилась — подул сильный теплый ветер. Из сарая стали выбираться люди и расходиться в разные стороны: те, что с грузом — на юг, остальные — в противоположную сторону. Мы шли небольшой гурьбой, человек 10–12, некоторые тянули на санках детей. Впереди и сзади с интервалами в 100–200 метров шли такие же небольшие компании.
Когда стали выходить из Горловки, начало рассветать. От нее мы прошли всего 2–3 километра, стало совсем светло и мы увидели впереди на дороге большую колонну людей, двигающихся нам навстречу. Все замедлили шаг, но вскоре вовсе остановились, а когда стали видны окружившие колонну немцы — бросились назад. Бежали в панике, обгоняя друг друга, роняя поклажу, подгоняя плачущих и ничего не понимающих детей. Страх усилился, когда на окраине Горловки мы увидели железнодорожный эшелон за колючей проволокой и толпу людей, загоняемую в вагоны, среди которых были и в серых шинелях.
На улицах поселка по-прежнему было тихо и спокойно. Не дойдя до ночлежки пару кварталов, мы свернули влево, на Дебальцево, куда указывала немецкая стрелка.
Пройдя два-три квартала по широкой магистральной улице, мы вновь увидели впереди толпу людей, сопровождаемую немецкими солдатами и полицаями. Пробегавшие навстречу девушки сказали, что гонят на станцию и отправляют молодых в Германию, а остальных — в западные области Украины.
Я уже и не помню, как мы вновь очутились у ночлежки, от которой хорошо просматривалась дорога, по которой мы пришли в Горловку. Она была пустынна, и мы быстро зашагали по ней в обратном направлении. Долго шли молча, каждый по-своему переживал провал задуманного нами побега на фронт, к нашим…
Потом навстречу нам по дороге пошли войска на гусеничных бронетранспортерах, с эсэсовскими молниями на дверцах и надписями «ВИКИНГ». Мы сбежали с дороги метров на 50 и пошли по целине, совсем растаявшему снегу. Когда я услышал песню «Теплый ветер дует, развезло дороги и на Южном фронте оттепель опять», то мне показалось, что это именно об этом дне.
Немцы внимания на нас не обращали, сосредоточено сидели в своих машинах. Вообще, после Сталинградской битвы они и внешне выглядели иначе, чем в 1941–42 годах. Очень редко можно было встретить солдата или офицера с гордо поднятой головой, как тогда, в начале. И эти эсэсовцы, спешившие к фронту, олицетворяли общее состояние немецкой армии.
Мы продолжали брести по снежно-водяному месиву, озираясь на проходящие колонны. Юрка шел чуть впереди слева и когда он наступал на бугорок пахоты, через кожу его ботинок проступали водяные пузыри. В моих валенках хлюпала вода и мне хотелось их сбросить, они были неподъемны. Но надо было уходить из этого «мешка» как можно скорей.
Периодически я останавливался, отжимал и перематывал портянки, потом догонял своего друга, который угрюмо молчал и, опустив голову и не реагируя на мои реплики, быстро шел вперед, казалось, и не замечая ничего вокруг. Трудно было понять до конца, но мне показалось, что он переживает возможное свое возвращение в онемеченную семью, с которой он уже порвал все отношения, разорвал, уйдя со мною в эти романтические бега. Порой казалось, что он может броситься на проходящие немецкие машины.
В Ясиноватую пришли уже в темноте и, пробираясь в сторону вокзала, быстро нашли знакомый домик. Больше нам идти было некуда.
Постучали в темное окно, нам долго не открывали, а потом вдруг распахнулась дверь, и знакомый голос из темного чулана пригласил войти. Хозяйка зажгла керосиновую лампу, зашевелились ее мальчишки, проснулись и уставились молча на нас. Хозяйка велела разуться, сунула нашу обувь в еще горячую духовку. Налила в тазик горячей воды и велела поставить в него ноги, которые были похожи на измятые холщовые мешочки с костяшками. И все это делалось почти молча. Лишь когда хозяйка поставила нам миску с холодной картошкой в мундирах и тарелку с солеными огурцами, и мы начали есть, спросила: «Напартизанились?» Пацаны стали смотреть на нас потеплевшими глазами, а мы в одно мгновение съели молча все, что нам дали. За сутки до этого мы расправились с последней горбушкой, и после этого у нас не было во рту ни крошки еды, ни капли воды. По дороге мы ели снег, но его много не съешь и жажду он не утоляет.
Проснулись мы, когда было совсем светло. Наша обувь хоть и не высохла, но уже можно было ее обуть. Быстро собрались и хотели уйти, но хозяйка опять чем-то угостила, напоила, сказала добрые слова. Мы вышли из гостеприимного дома, поблагодарив добрую женщину, и направились к вокзалу.
На привокзальной площади творилось невероятное: она была заполнена итальянскими солдатами, которые продолжали подходить из всех привокзальных улиц и переулков. Зрелище было потрясающим: солдаты сидели и лежали на площади вокруг костров, на которых сжигали все, что горело. В огне пылали окрестные заборы, сломанные деревья и даже отбитые приклады карабинов. Итальянская армия на площади станции Ясиноватая была представлена всеми родами войск, одетых каждый по-своему: кто в шинелях, кто в замысловатых, похожих на театральный реквизит, накидках. Сначала к общей массе не присоединялись карабинеры, они держались отдельными группами, стараясь соблюсти теряемое достоинство, и в своих шляпах с перьями выглядели по меньшей мере нелепо, но потом и они стали разбредаться к кострам.
Среди этой толпы итальянского воинства было и небольшое количество местного населения, в том числе и мы, на которых они внимания не обращали.
Потолкавшись и пообщавшись с народом мы узнали, что итальянцы, находящиеся на площади — часть их армии, бросившей фронт и направлявшейся домой в Италию. Здесь они ждут возможности перехватить какой-либо порожний эшелон, идущий в западном направлении.
