Дарья Донцова - Записки безумной оптимистки
П. неожиданно улыбнулся:
— Здравствуй, Грушенька!
— Э… доброе утро, — пролепетала я, пораженная его приветливостью.
Через пять минут, на летучке, Илья Львович принялся нахваливать меня. Я отыскала глазами Давида, тот незаметно подмигнул.
Естественно, сразу после собрания я понеслась к Гаю.
— Что ты сделал с Илюхой? — А, просто, сказал, что ты спишь с «N».
«N» был куратором «Вечерней Москвы» в городском комитете партии, и я пришла в полный ужас:
— Ты с ума сошел!
Додик отшвырнул карандаш:
— Вовсе нет! Илюха дикий трус, а «N» об этом никогда не узнает!
Но кроме противного Ильи Львовича, в «Вечерке» служило много хороших людей, отличных журналистов и добрых товарищей. Тот же Давид Гай или Сафи Александрович Акжигитов. Сафи пристроил меня подрабатывать на радио, походя объяснив, как следует писать информацию, чтобы она хорошо звучала в эфире. В соседней комнате сидела веселая, красивая, очень добрая и невероятно талантливая Наташа Синякова, у нее всегда можно было перехватить три рубля до получки. Был заведующий отделом науки Рубен Багирян и его сотрудница Лена Цыганкова, которые, узнав о том, что Аркашка серьезно заболел, без всяких просьб с моей стороны, мгновенно бросились на помощь и устроили ребенка в лучшую клинику. В отделе писем работали Света Комиссарова и Лена Митько, постоянно наливавшие мне остродефицитного кофе. Таня Харламова часто кричала мне на ходу:
— Грунька, сегодня прекрасно выглядишь.
А на летучках я старалась сесть поближе к Жанне Авязовой и Нелли Горячевой. Если кто-то из начальства набрасывался на меня, хрупкая, миниатюрная Жанна сквозь зубы шептала: — Наплюй и разотри. Не ошибается только тот, кто не работает.
Алла Стойнова, Дина Абрамова, Всеволод Шевцов, Юра Иванов, Нелли Маринич, Оля Никольская. Я помню их всех, я не забыла того хорошего, что они для меня сделали, и всегда говорю:
— Я из «Вечерней Москвы», это там меня превратили в профессионального журналиста.
В восемьдесят третьем году мой ангел-хранитель пробился на прием к Господу и упросил того помочь Груне Васильевой. Судьба явилась ко мне в образе соседки из сто восемнадцатой квартиры, Алены Струтинской. Алена была замужем за Димой Салынским, сыном писателя Афанасия Салынского. Мы с Димкой знакомы еще по Переделкину, а в Москве тогда жили на одной лестничной клетке. Алена стала моей близкой подружкой, и мы часто по вечерам пили вместе чай.
Однажды она сказала:
— Тебе надо выйти замуж!
Я замахала руками:
— Ни за что!
Алена вздохнула и замолчала. Она, естественно, знала о двух моих неудачных браках. Через час я забыла об этом разговоре. В пятницу вечером мы с Кешей укатили в Переделкино, на дачу. Союз писателей отчего-то после смерти папы сразу нас не выселил, мы пользовались домом до 87-го года.
В субботу Кеша примчался на участок с самой радостной улыбкой.
— Мамуся, — сказал он, — гляди.
Я посмотрела в кепку, которую он нес в руке. На ее дне лежало нечто крохотное, совершенно беспомощное, бело-черное… Щеночек, которому от роду исполнилось недели две, не больше. У него даже были еще закрыты глазки.
— Вот, — тараторил Кешка, — нашел на берегу пруда. Как он туда попал? Непонятно.
Мне сразу вспомнилась повесть Тургенева «Му-му». Небось кто-то нес кутят топить, а этот то ли выпал из мешка, то ли выплыл из воды.
— Мы его оставим? — запрыгал Кеша.
Я тяжело вздохнула. Несчастное создание не выживет. У нас всегда были собаки. В доме жила пуделиха Крошка, на даче, во дворе зверь непонятной породы по имени Дик. А еще имелась кошка Дымка. Не желая пугать ребенка, я осторожно ответила:
— Щеночек слабенький, он может заболеть!
— Давай его покормим, — предложил Кешка.
И мы стали предлагать песику еду. Но тот упорно не желал пробовать угощение; молоко, кефир, детская смесь «Малыш» и каша «Здоровье» решительно не пришлись ему по вкусу. Я испугалась окончательно: несчастное создание точно умрет. Но тут в гости ко мне пришла Алена Струтинская, увидела эмбрион, лежащий в коробке из-под сахара, смоталась к себе на дачу и притащила остатки питания, которые не допил из бутылочки ее сынишка Андрюша. В те годы достать качественный заменитель материнского молока было практически невозможно, но Димка как-то исхитрился и надыбал для младенца банку то ли «Симилака», то ли «Бона».
Щеночек очень оживился и с жаром слопал смесь. С тех пор Алена отдавала нам «недопивки», а Димка стал звать Андрюшку и собачку «молочными братьями».
Аркашка, в то лето увлекавшийся Сеттоном Томпсоном, назвал щенка Снап. В книге у Томпсона есть собака с таким именем, очень храбрая, мужественная, большая, сильная.
— И наш вырастет, — радовался Кеша, — станет квартиру сторожить.
Но Снапик не превратился в охранное животное, он мало походил на собаку Баскервилей, больше на помесь болонки с терьером.
Маленький, лохматый, с замечательными треугольными ушками, которые Снапуша то поднимал, то опускал, и пушистым, веерообразным хвостом.
Он мгновенно понял, что я его мать, и принялся везде бегать за мной, жалобно скуля, если хозяйка терялась из виду. Первые два дня Снапун спал в коробке из-под рафинада, потом я пожалела его, маленького, беспомощного, и взяла к себе в постель. С тех пор всю свою жизнь Снап спал со мной, норовя положить морду на подушку. За три летних месяца в Переделкине он вырос, опушился, стал хорошеньким, егозливым щенком, совершенно счастливым и здоровым. Тридцатого августа мы с Кешей вернулись в Москву. Сели в электричку, я держала на коленях слегка испуганного Снапа.
На станции «Солнечная» в вагон вошла цыганка, она тащилась по проходу, изредка выкрикивая:
— Эй, кому погадать!
Народ не обращал на нее внимания. В конце концов ромала шлепнулась около меня на скамейку, расправила грязную цветастую юбку и спросила:
— Хочешь, правду расскажу?
Я, решившая после возвращения из Сирии никогда не иметь дела с теми, кто предлагает заглянуть в будущее, решительно ответила:
— Нет!
Девушка засмеялась:
— Ты счастье нашла!
Я молчала, надеясь, что она уйдет. Цыганка встала, ткнула пальцем в Снапа и сообщила:
— Господь тебя за это наградит, дома радость ждет!
Вымолвив эту фразу, она пошла по проходу, подметая длинной юбкой грязный пол. На всякий случай я поплевала через левое плечо. Не надо мне никаких радостей, обойдемся, нам и так хорошо!
Тридцать первого августа ко мне на кухню ворвалась Алена и велела:
— Завтра в семнадцать часов ты у меня!
— Зачем? — удивилась я.
