Виктор Гофман - Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания

В те дни, когда с тобою мы встречались,
Мы рядом шли и грезили одно,
Мы рядом шли, но чуждыми остались.

И души слить нам было не дано.
Душа другой души не понимала,
В другой душе осталось все темно.

Мы отошли. Судьба нам указала.
Былое стало невозможным сном.
Я вновь один, тревожный и усталый.

Глухая боль означилась на всем.
Быть близ тебя казалось так желанно,
Быть близ тебя казалось мне грехом.

Была ты вся лучисто-осиянной,
Входила в душу ясной тишиной,
Как светлый сон, легко-благоуханной.

Был взор твой сладостный и неземной,
Ты мне казалась ласковой святыней,
Ты мне казалась радостной весной.

В твоем лице, в сиянье тихих линий
Была покорность знающей судьбе,
Безмолвный страх глухих моих уныний.

Когда ж, дрожа, склонялась ты в мольбе,
Все позабыв в молитвенном напеве. –
Светилось что-то чудное в тебе

И что-то близкое Пречистой Деве.

Несвязный гул ворвавшихся речей.
Зеленый свет, угрюмый и неясный.
Да, это утро, утро без лучей!

Подходит день, тяжелый и ненастный,
Тревожен мрак, глядящий из окна,
А лампы свет—пугающий и красный.

Итак прошло очарованье сна,
И этот день в оправе дымно-синей —
Действительность, что нам присуждена.

На ветках дрогнущих — тяжелый иней,
На улицах пустынно и темно,
Весь мир одет в покров глухих уныний.

Весь мир — зеленое, глухое дно.
Но пусть дома — как темные пещеры,
Где счастье мертвое погребено.

Пусть небеса безжизненны и серы, —
Я верю дню, я жду и жажду дня
Со всем безумием последней веры!..

И день пришел и глянул на меня —
Меж фонарей, где дотлевает чадно
Гниющий след вчерашнего огня.

Что ж, здравствуй, день, угрюмо-безотрадный,
Тебя я встретил стойко, как всегда,
Как верный страж на службе беспощадной

Бессмысленно-позорного труда!

Вот, наконец, свободен и один,
Могу отдаться я любимой думе,
Часов вечерних грустный властелин.

В дневном, в мучительном, в докучном шуме
Я не живу, я там как в полусне.
Я — только здесь в безбрежности раздумий.

Лишь здесь легко спускаются ко мне,
Как бабочки к огню свечи балконной,
Те мысли, что живут лишь в тишине.

Неотразимостью их потрясенный,
Каким проклятьем, горьким и глухим.
Кляну я день свой, снова завершенный!

Да, прожит день и был он трудовым,
Как каждый день, как сонмы дней привычных,
Идущих вспять, влачащихся как дым.

Средь мелочей, забавных и трагичных,
Проходит жизнь, а сзади, в прожитом –
Лишь серый дым дней тупо-безразличных.

Всю нашу жизнь уродуя трудом,
Как тонкий стан суровою сермягой,
Какой ценой себя мы продаем!

В нас притупляется вся гордость и отвага.
Всем мы безумно жертвуем труду,
Поденщики общественного блага…

О, вечер, как томительно я жду
Весь долгий день минуты лучезарной,
Когда в тебе забвенье я найду.

И вот ты здесь, прозрачный и янтарный.
Что ж не доходит мир твой до меня,
Зачем в душе все тот же гул базарный,
Наследие бессмысленного дня?

Давно и тихо умирая,
Я — как свеча в тяжелой мгле.
Лазурь сияющего рая
Мне стала явной на земле,

Мне стали странно чужды речи,
Весь гул встревоженных речей.
И дни мои теперь — предтечи
Святых, вещающих ночей.

Звучат мне радостью обета
Мои пророческие сны.
Мне в них доносятся приветы
Святой, сияющей весны.

Я тихо, тихо умираю.
Светлеет отблеск на стене.
Я внемлю ласковому раю
Уже открывшемуся мне.

Какой-то шепот богомольный
Иль колыханье тихих нив,
Иль в синем небе колокольный,
Влекущий радостный призыв.

Задумчивый по улицам ходил я много раз.
Как близкого приветствовал меня дрожащий газ.
И я смотрел доверчиво на цепи фонарей,
На тихое сияние закатных янтарей.

И все казалось призрачным средь неподвижных стен,
Закутанным, захваченным в какой-то тайный плен.
С безмолвным пониманием глядящим в глубину,
Любовно убаюканным в ласкающем плену.

Порой бывали огненны и жутки вечера.
Казалось, срок исполнился, — последняя пора.
Бежали неба красного, теснились возле стен,
Боялись, что разрушится наш бестревожный плен.

Но вновь спускалась призрачность укромной тишины,
И снова все лелеяли ласкающие сны,
И снова тени тихие, уставшие от дня,
Отдавшись грезе трепетной, скользили близ меня.

Когда вечерним сумраком сменялась бирюза,
У них бывали грустные, бездонные глаза.
И руки слабо-белые без жизни и без сил,
И эти руки слабые я трепетно любил.

И стал я тоже призрачным, как тени вкруг меня,
Как эти тени бледные, боявшиеся дня.
С душой, навек отдавшейся мечте и тишине,
Бегущей жизни красочной, живущей лишь во сне.

И в счастье беспредельное с тех пор я погружен.
Сливаюсь с миром призраков, сам обращаюсь в сон.
С благоговейным трепетом лелею тишину,
Навеки убаюканный в ласкающем плену.