Александр Горфункель - Джордано Бруно
Такой высшей способностью человеческого разума, который может подняться до созерцания всеобщей субстанции, является ум. Он «выше интеллекта и всякого познания», он «охватывает все без всякого предшествующего или сопутствующего рассуждения» и может быть уподоблен «живому и наполненному зеркалу, в котором тождественны зеркало, свет и все образы» (18, стр. 32). Проявлением этой высшей ступени познания является непосредственное созерцание божества: «По сущности своей душа есть в боге, который и есть ее жизнь» и «при помощи умственной деятельности… соотносится к его свету и блаженному объекту», — писал Бруно в диалоге «О героическом энтузиазме» (9, стр. 60).
Итак, конечной целью познания является созерцание божества. Итальянский историк философии А. Гуццо увидел в этих высказываниях Бруно попытку «согласования философии и богословия» и сближения с христианством (71, стр. 138); американский исследователь Дж. Ч. Нельсон считает диалог «О героическом энтузиазме» «типичным платоническим трактатом о любви», который не может быть понят вне традиции неоплатонизма (см. 77, стр. 166–168); французский переводчик диалога П.-А. Мишель находит в нем признание потустороннего мира (см. 76, стр. 26). Все эти концепции основаны на непонимании и искажении пантеизма Бруно. Его теория познания может быть правильно истолкована только исходя из отождествления в Ноланской философии бога-природы и природы-материи. Высшая ступень созерцания, к которой, по Бруно, стремится человеческий разум, заключается в глубочайшем познании тайн природы, олицетворенной в диалоге «О героическом энтузиазме» в образе Дианы, воплощающей «мир, вселенную, природу, имеющуюся в вещах». Достигая этого высшего знания, мыслитель «на все… смотрит как на единое и перестает видеть при помощи различий и чисел… Он видит Амфитриту, источник всех чисел, всех видов, всех рассуждений, которая есть монада, истинная сущность всего бытия» (9, стр. 163).
Предвосхищая учение философов-рационалистов XVII столетия, Бруно признавал интеллектуальную интуицию, т. е. непосредственное созерцание умом всеобщности природы и ее законов. При этом Ноланец не отрывал интуитивного познания от предшествующих ему этапов чувственного и рационального знания, рассматривал различные ступени познания в их цельности и единстве. Ощущение становится воображением, воображение — рассудком, рассудок — интеллектом; познание есть непрерывный процесс восхождения к высшему созерцанию (20, стр. 176). Чувственное и логическое познание не оторваны от интуиции, они ведут к ней, она является их высшим завершением. Никакого мистического противопоставления интуитивного знания логическому в теории познания Бруно нет.
Этот процесс восхождения от множественности к единству, от восприятия конкретных вещей к познанию природных законов Бруно стремился отразить с помощью «люллиева искусства». В так называемых люллианских сочинениях Бруно содержится интересная попытка создания новой логики, противостоящей схоластическому силлогизму; новейшие исследования В. П. Зубова, Ч. Вазоли, П. Росси и А. Новицкого позволили значительно углубить наши представления об этой стороне деятельности Бруно.
В методе Раймунда Люллия за всеми теологическими и мистическими фантазиями содержалась рациональная идея автоматизации процессов рассуждения. Исходя из определенного набора типовых понятий, включающего определения свойств и отношений, он с помощью различных комбинаций путем вращения ряда концентрических кругов пытался получить различные сочетания понятий и прийти к выводам из данных посылок. Применяя к изложению Ноланской философии «люллиево искусство», Бруно стремился реформировать традиционную логику, противопоставив схоластической дедукции процесс постепенного приближения к познанию законов бытия. Главной предпосылкой комбинации понятий являлось для Бруно соответствие нашего знания объективному миру, соответствие понятий и вещей. На смену силлогистике — получению выводов из готовых посылок Бруно выдвинул «изобретательную логику» — постоянное упражнение воображения и мысли. При этом самые абстрактные идеи и представления должны были найти воплощение в конкретных образах, символах и формах. Задачей «искусства» являлось представить в мысленном порядке саму структуру действительности путем установления естественной связи между понятиями, соответствующей порядку вещей. Эта попытка механизировать процесс мышления еще очень далека от современных кибернетических машин, но сама по себе мысль о возможности подобной механизации была плодотворна.
Не сомневаясь в способности человеческого разума постичь объективную истину, Бруно, однако, не разработал учения о критерии истины. Он ограничился лишь некоторыми замечаниями о том, что наше познание должно соответствовать ощущению, разуму и природе. Важно при этом отметить, что в своем анализе процесса познания Бруно уделял значительное внимание практической деятельности человека. Человеческая практика лежит в основе познания — вспомним его учение о роли руки в развитии разума. Человеческая практика является и конечной целью познания; утверждая это, Ноланец стремился преодолеть созерцательный характер современной ему философии. Разумеется, нельзя забывать о том, что мысли Ноланца о практическом предназначении философии облечены еще в мистифицированные формы магических представлений. Известно, какое большое внимание уделял Бруно вопросам «естественной магии» в своих последних работах, оставшихся не опубликованными при жизни мыслителя и вошедших в состав знаменитого «Московского» рукописного кодекса его сочинений. В доносах Мочениго и показаниях Грациано говорится о принадлежавших Бруно «книжках, полных букв», с таинственными кругами и знаками. Сам Бруно на допросе, несмотря на то что это ухудшало его положение в глазах инквизиции, признавал свой интерес к вопросам магии и астрологии.
На этом основании итальянский историк Л. Джуссо называет Бруно «реставратором восточной магии», последователем тех «александрийских толкователей Платона, которые превратили его учение в магическое откровение» (67, стр. 135). В опубликованной в начале 1964 г. монографии «Джордано Бруно и герметическая традиция» английская исследовательница Ф. А. Ейтс считает интерес Бруно к магии, его связь с древнейшими мистическими учениями «ключом» к правильной интерпретации всей Ноланской философии (96, стр. X).
Необходимо, однако, учитывать то содержание, которое Бруно, как и многие другие натурфилософы XVI в., вкладывал в понятие естественная магия. Она занимается, писал он, «наблюдением природы, доискиваясь ее тайн» (10, стр. 167). В философии «маг» означает «человека мудрого, способного к действию» (22, стр. 400). Эта способность к действию основывается не на сверхъестественных свойствах и силах, а на глубоком познании таинственных сил самой природы. «Магия» означала для Бруно установление новых, не известных еще людям связей природных явлений. Благодаря всеобщей одушевленности, которая пронизывает всю природу, магия устанавливает связь между «душой мира», или высшим активным началом, заложенным в самой природе, и индивидуальными предметами и явлениями. Магические действия, пояснял Бруно свою мысль на десятом допросе в инквизиции, являются «чисто физическими», и совершать их можно, лишь «основываясь на естественных началах». Магия, по Бруно, «есть не что иное, как познание тайн природы путем подражания природе в ее творении и создании вещей, удивительных для глаз толпы» (13, стр. 379).
