Юрий Никитин - «Государство – это мы! Род Лузиковых»
Конечно, в своем мироощущении он был ориентирован на Запад. Одним из первых в Советском Союзе, рискуя навлечь на себя серьезные неприятности, он начал знакомить студентов с учением Фрейда, причем, в совершенно иной тональности, чем это было рекомендовано партией боль-шевиков-ленинцев. Радиоприемник в его спальне всегда был настроен на волну русской службы Би Би Си, так как советских газет по совету своего коллеги, профессора Преображенского из булгаковского «Собачьего сердца» он не читал, причем, не только до, но и после обеда. Кстати, это бессмертное произведение я впервые прочитал еще в середине 70-х годов в рукописи именно в Одессе, в квартире № 4 по улице Бебеля, 27 – так же, как и книги Солженицына в югославском еще издании.
Жену свою Анастасию он боготворил. И дело здесь было не только в солидной разнице в возрасте и красоте его избранницы. Скорее, в редкой мужской удаче, когда жизнь вдруг сдает тебе сразу четыре туза в лице одной прекрасной дамы…
Как ни жутко это звучит, но меня с ним ментально особенно сблизила кончина мамы: она умерла в тот же день, что и он – 6 июля, только спустя 39 лет.
Тетушка же все эти годы хранит о нем благодарную память и даже отсюда, из Астрахани, в свои почти 94 года ухаживает за его могилой на знаменитом одесском кладбище. Каждую весну созванивается с кладбищенской обслугой, пересылает им деньги, и на черном мраморе последнего пристанища профессора Выясновского чаще бывают цветы, чем пыль…
Практически все свои отпуска она проводила в доме на Каховского. Когда начали прибаливать ее родители, она по первому зову бросала все дела и мчалась в Астрахань. Так, в 1967 году после тяжелейшей операции она выходила деда, а спустя 15 лет – бабушку. И, уже вернувшись в Астрахань, много внимания и сил уделила моей маме, своей сестре…
Если существует какой-то идеал homo sapiens, то по моему глубочайшему убеждению она стоит очень близко к нему. Уверен, найдется еще сотня-другая человек, которые разделят со мной это мнение.
Прочитав бегло написанное, я отметил, что почти ничего не сказал о самом дорогом и близком человеке – своей маме. У нее, как и у большинства женщин ее поколения, была нелегкая судьба. С девяти лет начались скитания по чужим углам, потом надо было стать опорой для больных стариков, маминых родителей в Калаче, дальше была Астрахань и тяжелые земляные работы на «трассе» в первые годы войны – так она называла участок под Яшкулем, где женщины копали противотанковые рвы и траншеи. Оглушенные войной мужчины долго еще приходили в себя, главным образом, с помощью водки. Физических калек было видно сразу – без руки, без ноги, без глаза, а вот как было разглядеть калеку с израненной, покореженной душой в том же статном, кучерявом красавце? На этой почве был совершенно дикий процент разводов. Не обошел этот процент и нас с матушкой. Она терпела до последнего, но…Замуж больше уж не вышла, отказавшись от многих предложений: что называется, обжегшись на молоке, дула на воду, а проще сказать, решила посвятить себя своему единственному сыну, то есть мне. Я не буду говорить о ней много – оставлю все это для себя…
Работала она до выхода на пенсию швеей в промкомбинате, денег, как и большинство тогда, получала мало. Помощь – моральная, финансовая, любая – естественно пришла с Каховского, 12. По сути, мы жили на два дома. Дед заменил мне отца в самый сложный подростковый период. Основную часть свободного от работы и учебы времени мы проводили у них, а к себе, на Красноярскую, 15, шли ночевать.
Никто на Каховского никогда не говорил, как сильно они нас любят. Сомневаюсь, что на Дону вообще в стародавние времена знали это слово – любить. Там говорили – жалеть. Вот они нас жалели и сильно жалели. Мне думается, уж коли касаться лингвистики, то слово «жалеть» точнее и предметнее, чем «любить», передает ту гамму чувствований, которые в высшем своем проявлении способен испытывать один человек к другому.
Все-таки «любить» вращается в более широких сферах, в том числе, и плотских, а «жалеть» – это только дух чистый до святости. Вот как тут снова не сказать «браво!» русскому мужику? Это ведь он определил именно так обозначать свои чувства, не Пушкин, а он – грубоватый, корявый с виду, малограмотный, частенько дурной, но в иные моменты невыразимо мудрый, добрый и жалостливый…
Не знаю, послужат ли чему-то хорошему и полезному мои заметки или этот «мемуар», как я его в самом начале иронично обозначил. Если честно, то одна надежда только на нашу молодежь, даже скорее на тех, кто подобно моему Алексюшке, под стол пешком ходит. Это им выводить Россию из закоулков самохвальства, хамства, вранья, воровства и раболепия на широкий, светлый тракт свободы, достоинства, справедливости и доброты. Но для этого они должны знать всю правду прежде всего о своих предках, правду об истории своей семьи, своего рода, в котором могут быть не только герои, но и убийцы, пытчики, стукачи, жулики, лизоблюды. Уверен, этих будет меньшинство. Большинство же составят обычные, простые, совестливые Петры Еремеевичи и Евдокии Митрофановны.
В этом у меня нет никаких сомнений, особенно после того, как я вплотную познакомился с небольшой частью своего рода – рода Лузиковых…
Примечания
1
Речь идет о романе «День, когда мы будем вместе», опубликованном в журнале «Российский колокол» в 2014–2015 гг. (прим, ред.)
