Борис Березовский - Автопортрет, или Записки повешенного
Ельцин должен был бы давно озаботиться о преемственности, а он не озаботился, стал думать об этом в последний момент и попал в сложную ситуацию. Поэтому так получилось, что был выбор на самом деле не между Лужковым, Примаковым и Путиным, а между Примаковым и Путиным.
Но самая главная ошибка – он не смог добиться покаяния всех нас за то, что происходило в трагические семьдесят с лишним лет, за то, что были убиты десятки миллионов наших граждан и, по существу, власть в государстве принадлежала бандитам. А мы, вся нация, в этом косвенно участвовали. Ельцин не подвигнул всю нацию на покаяние – на что сподобились немцы. Они смогли найти в себе внутреннюю силу как нация и отречься от нацизма и покаяться, и каются до сих пор, до сих пор выплачивают репарации. А Ельцин думал на эту тему, но понял, что русский народ в тот момент не в состоянии вот так покаяться. И я думаю, что его оценка была более-менее корректной, хотя нужно было все-таки настоять на своем, устроить настоящий суд над коммунистами, а не тот фуфловый, который состоялся. И конечно, ввести люстрацию на профессию всех, кто служил в органах КГБ. И тогда бы не было никакого Путина-гэбэшника.
Если бы Ельцин завалил КГБ, наверное, не было бы и войны в Чечне. Здесь у меня нет рационального объяснения, хотя Ельцин ставил перед собой такую цель. Но Борис Николаевич, к сожалению, после каждой победы сильно расслаблялся. Расслабился в 1991 году, расслабился в 1993-м, когда можно было реально решить эту проблему. Ведь дальше было уже сложнее.
Полагаю, что основную роль в сохранении КГБ-ФСБ сыграл Коржаков. До прихода к Ельцину Коржаков служил в личной охране Юрия Андропова, всесильного председателя КГБ, а потом и генсека ЦК КПСС. Такой человек не мог случайно появиться рядом с Ельциным. Это был не искренний порыв майора или подполковника КГБ Коржакова (я уж там не знаю, в каком звании он тогда был) охранять демократа Ельцина. Александр Васильевич внедрился в ближний круг президента по заданию КГБ. Это было задание, с которым он в общем-то неплохо справился. Коржаков не мог не быть подставой под Ельцина. И он был безусловной подставой под первого демократического президента России. Ельцин в течение очень долгого времени был единственным гарантом преобразований в России. Не станет Ельцина, и всё закончится.
Александр Васильевич, в буквальном смысле ставший членом президентской семьи, крестным отцом ельцинского внука, ввел у нас в ход термин «семья» как мафия… Именно он целенаправленно разрушал Ельцина физически. Морально Бориса Николаевича разрушить было нельзя. Другое дело, что он не смог до конца разрушить Ельцина. Поэтому я считаю, что реакция Коржакова на меня – адекватная реакция врага. Благодаря моим усилиям и еще нескольких людей Ельцин подписал указ об отстранении Коржакова.
Кто мало-мальски был знаком с президентом, понимал, как он был одинок. И это, конечно, понимал Гусинский, который очень много времени провел в команде президента. Президент был одинок даже в собственной семье, как мне кажется. Президент – это всегда одиночество. И мифотворчество – это попытка борьбы с ним, с президентом. Поскольку прямая борьба невозможна, потому что этот человек себя не запятнал чем-то таким, что для общества было бы знаком, кроме, конечно, чеченской войны, которая была ошибкой, создается мифическое «окружение», мифическая «семья», уже не такая безупречная, как сам президент. И пытаются его косвенно опорочить через это окружение.
Что касается взаимоотношения с властью и прежде всего с президентом и членами его семьи, с которыми я был знаком, то отношения мои с ними всегда были только деловые, никаких вообще тем, кроме деловых, мы не обсуждали. Я могу по пальцам пересчитать, сколько раз я общался с президентом Ельциным. Не больше десяти, несмотря на то что я был замсекретаря Совета безопасности, исполнительный секретарь СНГ, то есть находился всегда на официальных должностях. Десять раз встретиться с президентом России – это очень много. За исключением того, что я его видел в президентском клубе, в который я был принят, все встречи с ним носили абсолютно деловой характер.
Никогда наши отношения не были связаны никакими материальными обязательствами или условиями, никогда я не платил деньги, никогда я не дарил никаких драгоценностей, никогда не совершал ничего такого, что могло бы компрометировать президентскую семью или меня. Все остальное, все разговоры – это абсолютная спекуляция, абсолютная провокация. Спекуляция, которая превратилась в провокацию. Я думаю, что этот вопрос будет возникать вновь и вновь, потому что провокацией этой занимаются серьезные люди. Есть просто предатели, типа Коржакова. Не в первый раз в России это происходит, и с Ельциным не впервые, и со мной тоже не в первый раз.
Я чаще встречался с его дочерью, с Юмашевым, который тоже входил в ближайшее окружение президента. С Татьяной Борисовной я познакомился в начале предвыборной кампании президента. Татьяна Борисовна – точный генетический слепок со своего отца: по менталитету, по реакции, по тому, что она цельная натура и не кривит душой. Это нелегко, поскольку она живет в суперсложном мире. Татьяна Борисовна – последовательный человек, живущий в согласии с самой собой. Она – порядочна перед собой. И этим она мне импонирует, потому что я стремлюсь к тому же: жить ответственно перед самим собой. Выше этого для меня ничего нет.
К Татьяне Дьяченко я отношусь как к человеку, на котором огромный, тяжелейший груз проблем. Вот так случилось в ее жизни. Я не хочу говорить, счастлива она или нет, но жизнь у нее очень сложная, как я ее вижу. Мы встречались достаточно редко – раз в два-три месяца. С нею у меня были нормальные отношения, но она никогда не являлась гарантом того, что я останусь на свободе. Защитой себе мог быть только я сам. А Татьяна Борисовна, к слову, очень часто смущалась, что пресса без конца связывает наши имена. На это я отвечал, что никогда не стремился показать, будто Борис Николаевич обязан мне больше, чем я ему. Я не считал, что обладал хоть каким-нибудь влиянием на Ельцина и его домашних. Да, у меня были хорошие, добрые отношения с Татьяной Дьяченко. Думаю, и Татьяне Борисовне интересно было мое мнение по тому или иному вопросу. Но можно ли изложение своих взглядов рассматривать как влияние на собеседника? Не думаю. Разумеется, я никогда не вторгался в жизнь чужой семьи с советами и рекомендациями. Эти люди реально озабочены судьбой России, а не собственной судьбой в России.
Слово «семья» появилось с целью дискредитировать Ельцина как человека, который передал власть и капитал очень ограниченной группе людей, непосредственно приближенных к нему. Находясь внутри «семьи», могу утверждать, что сам Ельцин никаких экономических выгод от этого не получал. Зная его образ жизни, зная, с чем он остался после отречения, как живут две его дочери, весьма не бедные, я все-таки могу утверждать, что Ельцин не был коррумпирован. Он старался, чтобы вся его семья жила как добропорядочная семья президента, не вызывая упреков. Насколько это удавалось, другое дело. Время было такое, что люди, узнав о твоей кредитной карточке, считали, что ты воруешь деньги. Однако реальность такова, что очень ограниченная группа людей получила контроль над огромными капиталами.
