Евгений Березняк - Я был «майором Вихрем». Воспоминания разведчика
И во времена Ганнибала, Митридата, Цезаря лазутчики прибегали к приемам разведывательной работы. Пользовались шифром, разными уловками. Донесения записывались на бритой голове «марш-агента», волосы затем отрастали. Для пересылки донесений приручались голуби, ласточки. Широко практиковалось мнимое дезертирство, пленение для дезориентации противника.
Далеко за полночь затянулся наш импровизированный экскурс в исторические дебри разведки.
— Ну, хлопцы, — пошутил я, — курс прослушали, готовьтесь сдавать экзамены.
А к утру распогодилось, за день просохли горные тропы. К вечеру мы покинули гостеприимный Явоже.
…Ольга принесла расшифрованную радиограмму Центра: противник перебрасывает на фронт вторую танковую дивизию. Желательно приостановить движение на железной дороге Краков — Закопане.
Почти не приказ — просьба: желательно. Впрочем, чрезмерная деликатность объяснялась очень просто. У нас в те дни не было ни грамма взрывчатки.
Пришел Евсей Близняков.
— Товарищ капитан, есть у меня одна идея. Мне бы только банки раздобыть из-под консервов.
Рассказал, что к чему, я план одобрил, хотя, признаться, без особой веры в успех. На следующий день мы радировали Павлову: задание выполнено. Движение на участке Краков — Закопане задержано на восемь-девять часов.
Было так. Евсей взял с собой трех хлопцев. У моста снял часового, «заминировал» мост в радиусе двухсот метров консервными банками, набитыми землей. Натянул провода — все как положено.
Остальное сделал Метек. Прибежал на ближайший полустанок — и к обходчику: так, мол, и так. Звони немцам. Убит часовой. Мост заминирован.
Гитлеровцы всполошились, забегали. Пока нашли саперов, пока пришла дрезина, пока вскрыли банки с «взрывчаткой», эшелон с немецкими танками стоял на запасном пути. Где нельзя было силой — взяли хитростью.
«Пауль» из Бухвнвальда
Резко похолодало. Мокрый снег. Пронизывающий до костей, обжигающий ветер. Мы занялись строительством. Место выбрали удачное. Пологий склон горы под Явоже.
За несколько дней вырыли землянки. Натащили хвои, сена — и зимняя квартира готова.
В Явоже остался наш боец из военнопленных.
Андрей — поляк. Из-под Шепетовки. Знает хорошо и польский, и немецкий. Тадек по нашей просьбе уговорил местную вдовушку. Та ради общего дела дала свое согласие. Сыграли свадьбу. И остался Андрей в Явоже, вошел в роль. В доме молодоженов мы устроили явочную квартиру. Андрею я приказал в лагерь не являться.
— Товарищ капитан.
Открываю глаза — Андрей. По лицу вижу: случилось что-то важное.
— Почему нарушил приказ?
— Ночью заявились двое — мужчина и женщина. Мужчина говорит по-немецки. Женщина переводит. Спрашивают вас. Просят, чтобы мы помогли переправиться в отряд.
Сон как рукой сняло. Беру Заборонека, Евсея — ив Явоже. Гости как раз завтракали. Вдовушка постаралась: выставила чуть ли не все припасы. Зажаренную на сале яичницу с аппетитом уплетал рослый мужчина. Одет прилично. На первый взгляд лет тридцать пять — сорок. Лицо волевое, решительное. На лбу — глубокий багровый шрам. Женщина значительно моложе. Увидев нас, встрепенулась, прижалась к своему спутнику. На пальце у нее я заметил обручальное кольцо.
Мужчина поднялся нам навстречу.
— С кем имею честь? Я — представитель советского командования.
— Товажиш совецкий, — обрадовалась паненка, — то добже, бардзо добже. Пауль не розумье ни по-польски, ни по-россиянски, Пауль — коммунист.
Из сбивчивого рассказа на польско-русском жаргоне вырисовывалось следующее.
Пауль Штумпф, заключенный № 13378, долгие годы находился в Бухенвальде. Прошел все круги ада: дорогу смерти, каменоломню, камеру-одиночку в бункере. Был «поющей лошадью». Тебя впрягают в огромный железный каток или в повозку, нагруженную каменными глыбами. Тащи бегом и пой, пока есть силы. Замолчишь, упадешь — смерть.
В 1943 году — как-никак немец — попал в лагерную канцелярию. Наладил связь с интернациональным подпольем. Многих обреченных спас от смерти, меняя номера, отличительные знаки. От номера, от знака, намертво пришитого к лагерной одежде, нередко зависела жизнь.
Случилось так, что начальник Пауля получил новое назначение — в Освенцим. Взял с собой заключенного № 13378. Ценил за почерк и аккуратность.
— В Освенциме, — закончила свой рассказ паненка с кольцом, — мы встретились. Помогли друг другу бежать. Я люблю его.
Магда, так звали паненку, добавила, что у Пауля очень важные сообщения для советского командования. Она что-то шепнула гостю. Его невозмутимое лицо оживилось.
— Я, — заявил он, — видел Тельмана. Знаю, где он сейчас. Вождя немецких рабочих можно спасти.
— Но ведь было, — говорю, — официальное сообщение в немецких газетах: Тельман погиб в конце августа во время налета американской авиации.
Магда перевела. Пауль расхохотался:
— Обычная провокация наци, рассчитанная на простачков. Гитлер боится, а в нынешних условиях это естественно, каких-либо попыток спасти, освободить Тельмана. Поэтому и придумал утку с бомбежкой. Его держат, — настаивал на своем Пауль, — в одиночных камерах десять лет ради иной цели. Убитый Тельман станет раньше или позже знаменем новой Германии. Сломленный, предавший — ее позором.
— Что вы предлагаете?
— Я знаю, где его содержат в строжайшей изоляции, без имени, просто под номером. У меня есть план спасения.
Я сдерживал себя, задавал вопросы с подковыркой, но, честно говоря, все во мне ликовало: Тельман жив, Тельмана можно спасти.
Я вспомнил школьный митинг в Веселом после поджога рейхстага.
В этот день мы узнали об аресте Эрнста Тельмана. Горящие глаза ребят, сжатые кулаки: «Рот фронт!».
Тельман… Это имя стояло для меня в одном ряду с самыми дорогими именами.
— Хорошо, — сказал я Паулю, — постараюсь связаться с командованием. До ответа вы наши гости.
В лагере нас уже ждал Гардый. Я кратко изложил ему содержание нашего разговора с Паулем. Гость Гардому почему-то не понравился:
— Не верю швабу.
Гардый ушел и час спустя возвратился в сопровождении долговязого рыжего парня. Оказалось, тот тоже побывал в Бухенвальде. Пауль обрадовался камраду. На все вопросы отвечал обстоятельно, со знанием таких деталей, которые могут быть известны только человеку оттуда. Вспомнил аппельплац, одиночную камеру, стальную могилу в бункере, надпись на воротах «Каждому — свое».
Я вышел проводить Гардого и Рыжего.
— Ну как?
— Был он, был в лагере. Мне даже лицо его кажется знакомым. И эти поперечные шрамы на лбу. Где я его видел?
