Николай Кочин - Кулибин
Если от дворцовых интриг страдали даже такие влиятельные лица, как Державин, то что же приходилось терпеть беззащитным людям, вроде Кулибина. На починку потемкинских часов с павлином Кулибин израсходовал личные деньги. Державин, который благоволил к Кулибину, высоко ценя его талант, взялся сам за хлопоты и через голову академического начальства, то есть помимо директора, княгини Дашковой, исходатайствовал изобретателю у царицы прибавку жалованья. Вот текст указа:
«Степан Федорович. Механику Кулибину к получаемым от Академии Наук трем стам рублям и казенной квартире повелеваем из кабинета нашего производить по девятьсот рублей в год жалованья. Пребываем вам благосклонны Екатерина.
30 марта 1792 г. С.-Петербург».
Дашкова была взбешена. Надо знать характер этой женщины, чтобы судить о силе ее негодования. Сестра фаворитки Петра III, дама честолюбивая, властная, беспокойная и энергичная, шестнадцати лет уже участвовавшая в заговоре, тридцати восьми лет ставшая во главе двух академий, с умом более разносторонним и широким, чем глубоким и сильным, с характером исключительно твердым, но в общежитии совершенно невыносимым, Дашкова хотела быть первою после Екатерины и даже, как утверждает Державин, желала заседать в Сенате. Она стояла во главе Академии Наук десять лет, считала себя столпом российской науки и начальницей всех ученых.
С Кулибиным у нее были личные счеты. Она третировала его за то, что он не оказал ей какую-то мелкую услугу. А тут смели испросить подчиненному награду без ее ведома, к тому же человеку, ей лично неприятному. Входить в общение с царицей по делам Академии она считала своей монополией. И вот она идет на разрыв с Державиным, грубит ему и учиняет скандал, который всем становится известен.
В своих «Записках» Державин так описывает этот эпизод (изложение он ведет от третьего лица):
«…по просьбе на высочайшее имя бывшего при Академии Наук известного механика Кулибина за какую-то неисполненную ей (Дашковой) услугу не жаловала и даже гнала и выпросил (Державин) ему к получаемому им (Кулибиным) жалованию триста рублей, — в сравнении с профессорами еще тысячу пятьсот рублей и казенную квартиру, а также по ходатайству за некоторых людей не испросил им за какие-то поднесенные ими художественные безделки подарков и награждений: хотя это и не относилось прямо до его (Державина) обязанностей, но должно было испрашивать через любимцев; она так рассердилась, что приехавшему ему в праздничный день с визитом вместе с женою наговорила, по вспыльчивому ее или, лучше сумасшедшему нраву, премножество грубостей, даже насчет императрицы, что она подписывает такие указы, которые сама не знает, и тому подобное, так что он не вытерпел, уехал, и с тех пор был с нею незнаком».
А царица хвалилась Кулибиным перед иностранными послами и королями. Сама имея трезвый и практический ум, она то же самое ценила в Кулибине и часто ставила его трезвые и прямые суждения в пример другим льстивым академикам и царедворцам. Сохранилось в этом смысле очень любопытное свидетельство Головиной, ее наперсницы, оставившей интересные мемуары о том времени. При дворе иногда забавлялись телескопами. Кулибин много раз чинил дворцовые телескопы, смотрел вместе с царицей на небо. Предоставим слово Головиной, даже самой манерой рассказывать очень передающей дух эпохи:
«В большом зале было два ряда окон, выходивших на набережную. Мы сидели около, взошла луна. Государыня заметила это и сказала мне: «Луна очень красива сегодня, и стоит на нее посмотреть в телескоп Гершеля. Я обещала шведскому королю показать ее, когда он вернется». Ее величество напомнила мне по этому случаю ответ Кулибина. Это был крестьянин с бородой, самоучка, которого приняли в Академию за его выдающиеся способности и очень остроумные машины, изобретенные им. Когда английский король прислал государыне телескоп Гершеля, она велела принести его из Академии в Царское село Кулибину и одному немцу-профессору. Его поставили в салоне и стали смотреть на луну. Я стояла за креслом ее величества, когда она спросила профессора, открыл он что-нибудь новое с помощью этого телескопа?
— Нет никакого сомнения, — отвечал он, — что луна обитаема, нам видны долины, леса и постройки.
Государыня слушала его с невозмутимой серьезностью и, когда он отошел, она подозвала Кулибина и тихо спросила:
— Ну, а ты, Кулибин, видел что-нибудь?
— Я, ваше величество, не настолько умен, как господин профессор, и ничего подобного не видел.
Государыня с удовольствием вспоминала этот ответ…»
В 1796 году прибывший в Петербург шведский король Густав IV посетил Кунсткамеру и осмотрел изобретения Кулибина. Разумеется, шведский король, как того требовал этикет, «осыпал похвалами» Кулибина, «ласково с ним беседовал», говоря, что «этот человек одарен необыкновенными талантами» и т. п. Все это восхищало верноподданнически настроенных биографов Кулибина.
Еще раньше, в 1780 году, приезжал в Россию «инкогнито» под фамилией графа Фалькенштейна австрийский император Иосиф II. В Петербурге императору расхвалили чудо России — Кулибина. Император посетил Кунсткамеру и познакомился с изобретениями нашего механика. Потом он изъявил желание увидеть изобретателя. Вот как описывает эту встречу писатель Мельников-Печерский: «В то время в Петергофе был назначен маскарад. Туда приглашены были все, могущие присутствовать при дворе. Кулибин явился в русском боярском костюме. Он стоял в углу, оттертый блистающей толпою царедворцев. Вдруг он увидел смятение среди танцующих, и кто-то воскликнул:
— Кулибин, Кулибин! Где же мой Кулибин?
Толпа раздвинулась и дала ход кавалеру и даме.
Дама — в русском платье, залитом золотом и бриллиантами. Кавалер, с нею шедший, был в черном домино. Дама сказала по-французски:
— Вот и Кулибин.
Кулибин сразу понял, кто была она. Незнакомец поклонился и взял Кулибина за руку, сказав по-французски:
— Я очень счастлив тем, что вижу вас, господин Кулибин. Я давно слышал о вас и ваших произведениях и очень удивлялся им, увидев их в кунсткамере. Я убедился, что в наше время вы — единственный механик. Я от души уважаю вас, и поверьте, что эти слова столь же искренни, сколь велики ваши произведения. Я очень рад, что имею случай познакомиться с таким необыкновенным человеком, как вы.
Кулибин не знал французского языка и только кланялся. Поняв, что разговор не может состояться, император сказал:
— Я очень жалею, что не знаю русского языка, не могу воспользоваться беседой знаменитого русского механика».
Эти пустые светские комплименты все равно не могли бы утешить Кулибина, даже если бы он и знал французский язык. «Знаменитый русский механик» переживал подлинную трагедию изобретателя. Более резкий контраст, чем двор императрицы и научно-технические планы Кулибина, трудно было придумать.
