Игорь Князький - Нерон
Таково материнское сердце! Оно не может поверить в преступность того, кого мать выносила под своим сердцем, кому даровала жизнь.
Тем временем убийцы уже обступили ее, но никак не решатся нанести удар. Первым подает пример сообщникам Геркулей. Он бьет Агриппину палкой, очевидно, своим командирским жезлом, по голове. Удар, конечно же, не убийственный и даже травмы сколь-либо серьезной не наносящий. Смысл его в другом: не бойтесь поражать императрицу, кого бьют палкой, можно пронзить и мечом.
Подобные ситуации часто возникали во время коллективных казней, когда толпа должна была забить человека камнями. Никто не решался быть первым, но стоило кому-то швырнуть в направлении обреченного хотя бы небольшой камешек, пусть и не попавший в цель, тут же следовал град камней…
Мужество не покинуло Агриппину и в последние минуты ее жизни. Она разорвала на себе одежду, обнажив живот, и воскликнула, обращаясь к убийце: «Бей сюда, поражай это чрево за то, что оно породило Нерона!»
Удар меча центуриона Обарита прекратил жизнь августы-матери, осознавшей наконец, кого она породила.
«Так была убита Агриппина, дочь Германика, внучка Агриппы, правнучка Августы — убита собственным сыном, которому она дала власть и ради которого она многих обрекла на смерть, даже родного дядю», — писал об этой одной из самых трагических страниц римской истории Дион Кассий.[78]
Погребение Агриппины свершилось той же ночью, наспех. Были соблюдены только самые убогие из погребальных обрядов. Не был насыпан даже погребальный холм, место погребения осталось неогражденным. Люди, любившие Агриппину, а таких оставалось немало, были поражены ее гибелью. Когда был разожжен погребальный костер, один из вольноотпущенников августы, Мнестер, закололся мечом.
Лишь много лет спустя после гибели самого Нерона попечением домочадцев Агриппины ей была сооружена скромная гробница. Она находилась у дороги, ведущей в Мезены, близ виллы, некогда принадлежавшей первому из римских цезарей, тому, кто, собственно, и сделал это имя царственным, — славному Гаю Юлию Цезарю, диктатору Рима, нанесшему смертельную рану республике и проложившему дорогу грядущей империи, павшему от рук убийц, многих из которых он напрасно облагодетельствовал…
Quo non ascendam?«Quo non ascendam?» — «Чего еще я не достигну?» Вот что вправе был воскликнуть Нерон спустя некоторое время после матереубийства. Ведь в первые часы после гибели Агриппины он, осознав весь ужас совершенного им преступления, впал в прострацию. То он неподвижно сидел, погруженный в молчание, то, обезумев от страха, метался, не сомневаясь, что рассвет принесет ему гибель. Не мог он не понимать, что сочиненная им версия о самоубийстве Агриппины настолько нелепа, что никого не убедит. Матереубийца же, а теперь он таковым являлся, человек всеми презираемый и проклинаемый, достойный самой жестокой казни. Да и помнил он слова Бурра о преданности преторианцев дочери Германика… А вдруг они захотят отомстить за ее погибель сыну-убийце?
Такое поведение Нерона после получения им известия о смерти матери представляется наиболее очевидным. Этому, правда, противоречат сообщения Светония и Диона Кассия. Гай Светоний Транквилл, описав убийство Агриппины, сообщает далее: «К этому добавляют, ссылаясь на достоверные сведения, еще более ужасные подробности: будто бы он сам прибежал смотреть на тело убитой, ощупывал ее члены, то исхваливая их, то поругивая, захотел от этого пить и тут же пьянствовал».[79] Близко к тому описывает происшедшее Дион Кассий: «Когда Нерону донесли, что она умерла, он не поверил: столь страшным было злодеяние, что императором овладела недоверчивость и он пожелал собственными глазами убедиться в этом. Он осмотрел мать с ног до головы, обследовал ее раны и наконец произнес слова, которые были еще бесстыднее, чем само убийство. Вот что он сказал: «Не знал я, что у меня была такая красивая мать».[80]
Светоний и Дион Кассий рисуют нам образ хладнокровного и уверенного в себе убийцы-изувера, поведение которого превосходит все мыслимые и немыслимые пределы цинизма. Бесчеловечность Нерона сомнений, безусловно, не вызывает никаких, но вот что касается циничного хладнокровия при глумлении над телом убитой по его приказанию матери, то это все-таки представляется маловероятным. В роковую ночь Нерон находился в постоянном страхе. Сначала он был перепуган неудачей подстроенного кораблекрушения, боялся мести со стороны Агриппины, ожидая появления ее вооруженных рабов, посланных покарать сына, замыслившего убийство матери. Получив известие о гибели матери, он, скорее всего, должен был, как все слабые и неуверенные натуры, перепугаться возможных последствий своего злодеяния. Надо помнить, что римляне были потрясены случившимся. Матереубийство — дело невиданное. Рассказы о нем, ходившие в народе, неизбежно могли обрастать уже придуманными подробностями. Потому-то Тацит осторожно написал в своих «Анналах»: «Но рассматривал ли Нерон бездыханную мать и хвалил ли ее телесную красоту, показания относительно этого разноречивы: кто сообщает об этом, кто это опровергает».[81]
Вернемся же на виллу Нерона в Байях. Встревоженный состоянием Нерона Афраний Бурр, опасаясь, как бы принцепс от страха не обезумел окончательно, быстро нашел самое верное средство его успокоения. К насмерть перепуганному собственным злодеянием и опасающемуся мести преторианцев за любимую ими августу Бурр послал трибунов и центурионов преторианских когорт… Тех самых трибунов и центурионов, которым он побоялся поручить убийство Агриппины. То ли префект претория напрасно приписывал своим подчиненным непоколебимую верность дочери Германика, то ли, узнав о гибели Агриппины, а следовательно, о торжестве Нерона, преторианцы так быстро и цинично перестроились, но встреча их с цезарем пролила бальзам на трясущуюся от страха душу матереубийцы. Доблестные воины ловили руку Нерона, радостно поздравляли его с избавлением от нежданной опасности, с раскрытием преступного умысла матери… Лучшего подарка Бурр Нерону преподнести просто не мог.
Нерон воспрял духом и, войдя в новую роль, — для истинного артиста дело нехитрое, хотя и не самое обыкновенное, учитывая нетривиальность ситуации, — начал изображать сыновью скорбь, оплакивать безвременно ушедшую мать, уверяя окружающих, что сам ненавидит себя за то, что остался жив. Подыгрывать ему стали поначалу придворные, обходившие соседние храмы и совершавшие там благодарственные жертвоприношения богам, спасшим драгоценную жизнь обожаемого принцепса. Поскольку худшие примеры всегда находят больше последователей, нежели лучшие, то вслед за гостями с Палатинского холма жители ближайших городов Кампании также стали приносить жертвы богам, радуясь за своего императора, и, дабы он мог оценить по достоинству их преданность, стали направлять на виллу Нерона свои представительные делегации для поддержки поздравлениями удрученного духа несчастного сына злодейки-матери.
