Сергей Стопалов - Фронтовые будни артиллериста. С гаубицей от Сожа до Эльбы. 1941–1945
Высокие профессиональные качества и хорошие отношения с рядовыми и младшими командирами были замечены начальством. За последний год его дважды повышали в звании. Войну Леноровский закончил майором, начальником штаба полка.
Совсем иным был командир второго взвода младший лейтенант Малахов. Плохо образованный, надменный, любивший выпить, он не искал добрых отношений с младшим персоналом и всегда пользовался случаем, чтобы показать свое превосходство и, как ему казалось, остроумие.
Однажды, когда батарея была отведена в ближний тыл на отдых, Малахов проводил занятия по строевой подготовке. Возвращались на обед, он скомандовал:
– Войско… Стой. Ать, два.
Солдаты уже привыкли к подобным выходкам и не обращали на них внимания. Но… возле землянок в курилке сидели и о чем-то разговаривали три подполковника: заместитель командира бригады по политчасти, командир полка и его зам.
В соответствии с уставом Малахов обязан был доложить старшему по должности о прибытии батареи. Увлеченный своим остроумием, он не сразу увидел начальство, а увидев, уже по инерции доложил:
– Товарищи подполковники, четвертая батарея прибыла на обед.
Смеха старших командиров мы не услышали, а Малахов до конца отдыха отсиживался в своей землянке под домашним арестом.
Старший сержант Чистяков, командир третьего орудия, вскоре после прибытия на фронт был контужен и некоторое время плохо слышал. Из-за этого, когда ночью прозвучала команда «К орудию!», он не сразу среагировал. Малахов, которого разбудил дежурный связист, не увидев на позиции своих подчиненных, подошел к их землянке, схватил за шиворот вылезавшего из нее Чистякова и со словами:
– Чистяковщина, … твою мать! Вот твое место! – буквально швырнул парня в орудийный окоп.
Этот поступок остался безнаказанным.
Малахов был груб и вел себя по-хамски не только с подчиненными, но и вообще с людьми, от которых не зависел.
Как-то наш дивизион почти неделю стоял на месте. Армия, которую до этого мы поддерживали, уже сняла нас со снабжения, а нового назначения еще не было. Паек сократили, и мы были голодными.
Недалеко от позиции батареи виднелась деревня, из которой к нам приходили деревенские ребятишки и просили поесть. И мы с ними делились, чем могли. Но не все.
Малахов, не удовлетворенный обедом, решил все-таки поискать чего-нибудь съестного и, прихватив ординарца, направился в деревню. Во дворе большого дома их встретила пожилая женщина, возле которой вертелась куча малышни. Увидев советского офицера и солдата, она поздоровалась и с удивлением посмотрела на незнакомцев. А Малахов строгим тоном спросил:
– А есть ли у тебя, бабка, что-нибудь поесть?
Хозяйка еще раз посмотрела на вошедших и тихо ответила:
– Бульба е, тики мало и трошки дробнэнька. – Потом обвела взглядом детей и добавила: – Да дитки исть хочуть.
– Ну, тащи, – не успокоился командир взвода.
Женщина скрылась в доме и через несколько минут вернулась с ведром мелкой картошки. Ординарец хотел было отказаться, но командир, присев на корточки, начал отбирать клубни побольше и складывать их в сумку от противогаза. Набрав с килограмм, он встал и, не говоря ни слова, вышел со двора.
И этот поступок тоже остался безнаказанным.
К концу зимы активность боевых действий заметно возросла, и мы начали нести значительные потери. Не стало командира батареи, вместо которого был назначен наш старший лейтенант Леноровский. Ранен был и командир второго взвода Малахов.
Несколько дней на огневой позиции не было ни одного офицера, и меня назначили исполнять обязанности командира первого взвода. В это же время предстояло форсировать Днепр на подступах к городу Речица, и нам почти двое суток не завозили продуктов.
Как-то к концу дня на батарее появились три незнакомых младших лейтенанта, и я сразу же потребовал у них документы. Оказалось, что они после окончания артиллерийского училища направлены в нашу часть. Офицеры обратились ко мне с требованием немедленно отвести их в штаб полка. Однако уже темнело, а штаб находился в нескольких километрах от наших позиций, и я отказал, предложив переночевать у нас. Лейтенанты нехотя согласились, и мы развели их по землянкам.
В мой расчет попал совсем молоденький черноволосый парень. Спустившись в землянку, он сообщил, что его фамилия Саакян, потом всем пожал руки, раскрыл свой вещмешок и выложил на разостланную шинель офицерский паек – буханку хлеба, пару банок американской тушенки и небольшую баночку какого-то повидла, а потом из кармана вытащил еще две большие луковицы.
Голодные солдаты молча смотрели на действия младшего лейтенанта и вопросительно посматривали на меня. А Саакян достал нож, вскрыл консервные банки, разрезал хлеб и луковицы и взмахом руки предложил солдатам приступить к трапезе. Вторичного приглашения не потребовалось, хотя Гарош и предупредил гостя, что завтрака у нас не будет. На это парень только рукой махнул.
Перекусив, довольные солдаты расспросили Саакяна о его семье, еще немного поговорили и улеглись спать, предоставив ему лучшее место у печки. А утром я поручил командиру второго орудия и Гарошу отвести младших лейтенантов в штаб. Примерно через пару часов на батарее появился командир дивизиона и представил нам нового старшего на батарее, которым был вчерашний знакомый. Позже Саакян рассказал мне, что сам напросился к нам. И он, и мы были довольны этим назначением. А вскоре и все остальные огневики убедились, что к нам пришел хороший командир.
Политическому воспитанию личного состава на фронте уделяли много внимания. В каждом дивизионе был заместитель командира по политчасти, а на батарее офицер-парторг. Одна из их обязанностей заключалась в пополнении рядов коммунистической партии.
На другой день после боевого крещения в наш расчет пришел парторг лейтенант Лубянов. Он похвалил ребят за успешное подавление минометной батареи и сообщил, что меня наградили медалью «За боевые заслуги». Потом спросил, давно ли я в комсомоле.
– Второй месяц, – ответил я. – Приняли перед отправкой на фронт.
– Ну что ж, пора и в партию.
– Да я вроде еще не готов, и комсомольский стаж маловат.
– Ничего, ничего, – успокоил парторг, – ждать нам долго нельзя. И с рекомендующими я уже договорился. Вот, бери бумагу и пиши заявление.
Пока я устраивал рабочее место и писал, Лубянов беседовал с солдатами и записывал в тетрадку их просьбы. По ним он составлял официальные письма и направлял их на родину, а потом всегда радовался, если они помогали решить какие-либо бытовые вопросы.
Приняли меня в кандидаты в члены ВКП(б) через два дня. Члены партбюро дивизиона задали пару обычных вопросов, и все было решено за десять минут. Я никогда не забывал про своих родителей. Поэтому буквально через несколько дней после окончания войны честно рассказал о них начальнику парткомиссии бригады. Тот внимательно выслушал, слегка пожурил и попросил все изложить в письменном виде. Примерно через месяц парткомиссия объявила мне выговор.
