Лэнс Армстронг - Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни
— Какова вероятность успеха? — спросил я. — Какие у меня шансы?
— Шестьдесят — шестьдесят пять процентов, — ответил Юман.
Мой первый сеанс химиотерапии оказался до странности обыденным. Во-первых, никакой тошноты я не испытывал. Я вошел и сел на стул в самом углу, последний в ряду, уже занятом шестью — семью пациентами. Мать поцеловала меня и ушла по каким-то делам, оставив меня с другими больными товарищами по несчастью. Я стал одним из них.
Она подготовила меня к тому, что встреча с больными встревожит меня, но этого не случилось. Напротив, я сразу ощутил свое родство с ними. Для меня стала облегчением возможность поговорить с людьми, болевшими тем же, что и я, и поделиться опытом. Ко времени возвращения матери я уже весело болтал с соседом. Он годился мне в деды, но это нисколько не мешало нашему общению.
— Мама, познакомься, — с задором сказал я. — Это Пол, у него рак предстательной железы.
Мне необходимо продолжать двигаться» — говорил я себе.
Каждое утро в течение первой недели химиотерапии я вставал рано, надевал тренировочный костюм, брал наушники и выходил на прогулку. Я не менее часа, глубоко дыша, занимался быстрой ходьбой. Каждый вечер я выезжал на велосипеде.
Барт Нэгс вернулся из Орландо со шляпой Микки-Мауса, которую приобрел в «Disney World». Он вручил ее мне, сказав, что мне нужно будет чем-то прикрывать голову, когда выпадут волосы. Мы вместе выезжали на велосипедные прогулки, и к нам часто присоединялся Кевин Ливингстон. Барт раздобыл в дорожном департаменте кар — ты прилегающих округов, вырезал и склеил их сделав таким образом огромную карту размером почти в два метра. Мы становились на эту карту и выбирали для себя новые маршруты, долгие извилистые дороги, ведущие в никуда. Смысл был в том, чтобы для каждой поездки выбирать новую дорогу, 1 проходящую через места, где мы еще не бывали, а не ездить все время туда и обратно одним и тем же проторенным путем. Монотонные тренировки быстро надоедают, хочется чего-то нового, даже если в половине случаев ты попадаешь на бездорожье или вообще сбиваешься с пути. Иногда неплохо и заблудиться.
Почему я, болея раком, продолжал тренироваться? Велогонка — это настолько тяжелое занятие и твои страдания настолько велики, что она ощущается как искупление. Ты стартуешь, держа на]своих плечах все мировые проблемы, а после шестичасовой гонки на пороге боли к тебе возвращается душевный покой. Боль так сильна и глубока, что на твой мозг опускается занавес. И ты забываешь, по крайней мере хоть на какое-то время, обо всех своих проблемах, отрешаешься от всего остального, потому что боль и усталость целиком, без остатка поглощают тебя.
Тяжелой работе свойственна бездумная простота, и, наверное, есть доля правды в утверждениях тех, кто говорит, что все спортсмены мирового класса от чего-то убегают. Однажды кто-то спросил, какое удовольствие мне доставляет так долго ехать на велосипеде. «Удовольствие? — переспросил я. — Не понимаю, о чем вы говорите». Я делал это вовсе не ради удовольствия. Я делал это ради боли.
До болезни я никогда не задумывался о том, что же с психологической точки зрения побуждает человека сесть на велосипед и шесть часов крутить педали. Причины меня не очень-то интересовали; многое из того, что мы делаем, кажется бессмысленным, пока это делаешь. Я не хотел подвергать это анализу, потому что боялся выпустить джинна из бутылки.
Но теперь-то я точно знал, зачем крутил педали: если я мог продолжать это занятие, значит, я вроде как и не очень болен.
От физической боли я страдал не так уж сильно, потому что привык к ней. На самом деле я не то чтобы страдал — скорее, чувствовал себя обманутым. Чем больше я думал об этом, тем больше рак мне казался похожим на гонку. Только место назначения изменилось. Рак и велогонку роднили такие физические аспекты, как зависимость от времени, точки контроля через определенные интервалы и рабская сосредоточенность на цифрах и анализах крови. Единственное различие состояло в том, что на болезни я был сфокусирован гораздо больше, чем на любой гонке. При такой болезни я не мог позволить себе проявлять нетерпение или отвлекаться; я должен был постоянно думать о своей жизни, о том, как прожить каждое следующее мгновение. И это сравнение болезни и велоспорта странным образом воодушевляло меня: выиграв жизнь, я одержал бы величайшую в своей карьере победу.
Я был так сосредоточен на успехе, что в течение первого сеанса химиотерапии ничего не чувствовал. Абсолютно ничего. Я даже сказал доктору Юману: «Может, мне нужно увеличить дозу?» Я не пони мал, насколько мне повезло в том, что мой организм так хорошо переносил эти препараты. Мне еще предстояло познакомиться с пациентами, которых выворачивало наизнанку после первого цикла, а к концу лечения я и сам страдал от таких приступов тошноты, которые не могли смягчить никакие лекарства.
Единственным, от чего я страдал в первое время, было отсутствие аппетита. Когда ты проходишь химиотерапию, любая еда кажется отвратительной. Мама ставила передо мной тарелку и говорила: «Сынок, если ты не голоден и не хочешь это есть, я не обижусь». Но я пытался есть. Всякий раз, когда я просыпался после дневного сна, она ставила передо мной тарелку с нарезанными фруктами и большую бутылку воды. Мне нужно было есть, чтобы я мог продолжать двигаться.
«Двигайся», — говорил я себе. Я поднимался, одевался, цеплял наушники — и на прогулку. Я даже не знал заранее, куда пойду. Я поднимался на крутой холм, выходил за ворота усадьбы и шел по дороге.
Пока я мог двигаться, я был здоров.
Через пару дней после начала химиотерапии мы получили уведомление из больницы:
«Судя по нашим записям, у вас нет медицинской страховки».
Я смотрел на это письмо, ничего не понимая. Это было совершенно невозможно. У меня был договор с «Motorola», и я должен быть полностью застрахован. В раздражении я позвонил Биллу Стэпл-тону и прочитал ему письмо. Билл успокоил меня и сказал, что разберется.
Несколько часов спустя Билл перезвонил. «Плохо дело», — сказал он. Я заболел в неудачное время. Я как раз сменил команду, и хотя мой контракт с «Cofidis» уже начал действовать, на мою болезнь страховое покрытие не распространялось, поскольку заболел я до заключения договора. Что лее касается моей страховки в «Motorola», то ее срок истек. Мне придется платить за лечение и госпитализацию из собственных средств, если только Билл ничего другого не придумает.
У меня был рак, а страховки не было.
В те первые дни меня ждало много ужасных открытий, в том числе и материального свойства. Мне грозило разорение. Я оглядел свой дом и стал думать о том, что бы продать. Я полагал, что меня ждет полный финансовый крах. Совсем недавно я собирался зарабатывать два миллиона долларов в год, и вот я уже ни с чем. Страховка на случай нетрудоспособности у меня была, но это все. У меня не будет доходов, поскольку компании, которые спонсировали меня или платили мне зарплату, наверняка отвернутся от меня — ведь участвовать в гонках я не буду. «Porsche», которым я так дорожил, теперь казался мне символом роскоши и декадентского потакания своим прихотям. Мне придется оплачивать все счета за лечение до последнего пенни. Я начал планировать пожарную распродажу. Избавлюсь от «Porsche», некоторых произведений искусства и других игрушек.
