Кристофер Хибберт - Бенито Муссолини
Близкое дыхание войны не на шутку напугало Муссолини, хотя только много лет спустя он смог признаться в этом. После этой первой дерзкой военной вылазки на хрупкий лед мировой политики, Муссолини стал гораздо более осторожным. И в самом деле, анализируя первые десять лет его режима, можно было подумать, что у Муссолини отсутствовали какие-либо воинственные амбиции в отношении Европы или Африки, и он лишь довольствовался тем, что направлял всю свою энергию на укрепление благоденствия своего фашистского государства. Во время редких визитов за границу — в Лозанну и Лондон на международные конференции в 1922 году, или в Локарно в декабре 1925 года, где он поставил свою подпись от имени Италии под знаменитым договором, — Муссолини, с галстуком-бабочкой и в коротких гетрах, в цилиндре и в белых перчатках, в плохо отутюженных брюках, казалось, представлял собой личность, крайне отличавшуюся от той почти легендарной фигуры неистового революционера, которую ожидали увидеть иностранные корреспонденты. Более всего их привели в изумление невысокий рост Муссолини — всего лишь неполных сто шестьдесят восемь сантиметров — и сердечность его неожиданной, несколько застенчивой, улыбки. Казалось, не было никаких оснований для беспокойства, возникавшего при упоминании его имени. «Да он, в действительности, просто нелеп!» — поставил окон-. чательную точку Керзон, полный аристократического презрения [18] .
Его политические взгляды того периода производили впечатление вполне умеренных, гораздо более умеренных, чем те, которые разделяли многие другие европейские государственные деятели. Да и в речах, пропагандировавших эти взгляды, безусловно, слышался примирительный тон, особенно, если сравнивать их с более поздними приступами ораторского словоизлияния. Он продемонстрировал известное миролюбие и явную политическую щедрость, подписав с Югославией ряд соглашений, не столь выгодных для Италии, как того ожидали многие итальянские националисты. Он не уставал настаивать на необходимости изменения Версальского договора, усматривая в этом счастливую возможность использовать в интересах Италии опасения, распространенные в Европе. «Эта нелепость, — заявил он в 1926 году, — в один прекрасный день станет причиной не только революции в Германии, но и войны в Европе». В своих выступлениях он постоянно повторял это предупреждение. Оставаясь верным союзникам Италии по первой мировой войне и поддерживая, в целом, их усилия по мирному разрешению животрепещущих европейских проблем, он, тем не менее, зачастую высказывал сомнения в том, что они подходят к решению этих проблем реалистически, и придерживался при этом своей независимой и довольно противоречивой позиции о «классической роли Италии, лавирующей между Германией и Западными державами», как позднее определил ее лорд Галифакс. Став на сторону тех стран, которые, по его ранению, были несправедливо и опасно ущемлены Версальским договором, Муссолини добивался более благожелательного и практичного подхода к проблемам бывших врагов Италии и требовал, в частности, от Франции, чтобы та заняла более реалистичную позицию. Он никогда не смог простить Франции ее сопротивления притязаниям Италии на равенство их военно-морских сил, о чем Муссолини высказывался на Лондонской конференции 1930 года. В 1933 году Муссолини предложил Франции, Великобритании и Германии подписать совместно с Италией «пакт четырех», надеясь, что этот мирный пересмотр Версальского договора позволит Италии и Великобритании стать посредниками между Францией и Германией, а также, несомненно, втайне рассчитывая на то, что он сможет воспользоваться возрождением Германии в качестве военной державы для того, чтобы добиться уступок от Франции. Однако французы, заподозрив скрытые мотивы в предложении Муссолини, отнеслись сдержанно к его инициативе. События последующего года в Австрии убедили Муссолини в том, что далее невозможно укреплять позиции Италии в Европе, демонстрируя благожелательное отношение к жалобам Германии на несправедливость Версальского договора. Теперь, по мнению Муссолини, следовало занять твердую позицию противостояния растущим амбициям страны, которая осознала, что она может забрать все то, в чем ей отказывают недружелюбные соседи.
Однако политические устремления Муссолини, направленные на создание прочного антигерманского фронта и, соответственно, на установление тесных связей с Францией и Великобританией, весьма скоро претерпели радикальные изменения. В последние дни декабря 1934 года произошли столкновения между абиссинскими и итальянскими солдатами на границе Абиссинии с Итальянским Сомали; и в октябре 1935 года после десяти месяцев подготовки, слухов, угроз, предупреждений и колебаний вооруженные силы Италии вторглись в Абиссинию. Конечно, стычка с абиссинским отрядом в оазисе Уал-Уал была не более чем надуманный предлог. Муссолини уже давно имел виды на эту — последнюю оставшуюся независимой, — потенциальную колонию в Африке и, как свидетельствовал генерал Де Боно, принял решение захватить ее еще в 1932 году. Поначалу он опасался возможного вмешательства в конфликт со стороны Великобритании, которая могла бы воспрепятствовать его плану, но Дино Гранди, тогдашний посол Италии в Лондоне, заверил его, что, в соответствии с данными, полученными им от противников Идена в кабинете министров, англичане не станут браться за оружие. Перехваченная итальянцами секретная депеша подтвердила это. Гитлер, надеясь, что итальянская военная интервенция в Африке отвлечет внимание Муссолини от Австрии, практически потворствовал ему в реализации его плана захвата Абиссинии.
Во всем мире множество возмущенных людей жадно слушали по радио последние новости о том, как беззащитных туземцев косят пулеметными очередями и душат ядовитыми газами. Однако итальянцы воспринимали эти события в совершенно ином свете; и когда скоротечная военная кампания завершилась, Муссолини достиг в Италии пика своей власти и своей популярности.
Муссолини открыто проигнорировал мировое общественное мнение и, не стесняясь, торжествовал победу. Для большинства итальянцев его триумф являлся всего лишь вознаграждением за тяжкие труды на политической ниве, а демонстративное пренебрежение мнением остального мира — как гордая и достойная уважения позиция государственного деятеля; они не смогли, да и не хотели разглядеть в его упорном стремлении создать колониальную империю в Африке проявления жестокости или ненасытности. Англичане и французы создавали свои империи с помощью аналогичных средств, хотя и под прикрытием международных соглашений, и поэтому, мол, не имели права лицемерно осуждать законные притязания другой европейской нации, страдающей от недостатка жизненного пространства для своего стремительно увеличивающегося населения. Они протестовали во имя гуманности, но проявленная ими враждебность была вызвана на самом деле стремлением не допустить присутствия Италии в Африке, лишить ее и новых рынков сбыта и возможности территориальной экспансии. Разве не абсурдно было вещать об Абиссинии как о суверенном государстве, когда она была ничем иным, как скопищем разнородных племен, подвластных примитивным по своему мышлению вождям, большинство из которых, включая Хайле Селассие, почитались критиками Италии едва ли не по той единственной причине, что они были обращены в некоторое подобие христианской веры? Абсурдно было также отрицать тот несомненный факт, что Италия сможет оказать на Абиссинию благотворное влияние. А ведь никто иной, как сама Великобритания, выступила против приема этой «варварской страны» в Лигу Наций, когда Италия внесла предложение о членстве Абиссинии в этой всемирной организации для того, чтобы выявить пределы английских притязаний. С помощью Италии войны между разными племенами и рабство в Абиссинии будут прекращены, а абиссинский народ обретет неисчислимые социальные блага. Широко распространенное в Великобритании и Франции мнение о том, что итальянская армия отправила на тот свет тысячи невинных африканцев, применив ядовитый газ, представлялось ничем иным, как злонамеренной пропагандой. Единственными газами, испробованными итальянской армией, были слезоточивый да еще легкий тип горчичного газа, не имевшие не только фатальных последствий, но даже не вызывавшие перманентной инвалидности. Разве сам Бернард Шоу не обосновывал причины возможного использования этих газов? «Если вы хотите поговорить об ужасах войны, — заявил дуче английскому журналисту, — то я покажу вам фотографии тех злодеяний, которые абиссинцы учиняли над нашими солдатами. То, что вы увидите, слишком отвратительно для того, чтобы любая порядочная газета согласилась бы их у себя напечатать. Мы никогда не прибегали к использованию газовых облаков, подобных тем, что были в порядке вещей во время последней мировой войны. Если мы и сбрасывали бомбы с горчичным газом в лощины, которые могли использоваться абиссинцами, чтобы нападать на колонну наших солдат, то это делалось исключительно в гуманных целях, ибо в результате мы спасали жизнь и тем и другим».
