Жаклин Паскарль - Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей
Однако существовали и такие вещи, на которые я не могла смотреть и мысль о которых была мне невыносима. Например, швейная машинка. Рукоделие и творчество занимали такое важное место в нашей с детьми жизни, что мне до сих пор было больно к ней прикасаться. К тому же те творческие порывы пропали вместе с детьми. Со дня исчезновения детей я пользовалась машинкой всего дважды: чтобы сшить наряд для новорожденного сына подруги, которая выходила замуж, и платье для школьного выступления Скай. Я сделала выкройку из красного крепа, выбранного Скай, прямо на обеденном столе и скрепила ее для первой примерки. Скай пребывала в восторге, знакомом только подростку, но у меня все сжималось внутри. При первой же возможности я заперлась в спальне на втором этаже, сославшись на желание принять душ, и разрыдалась. Мне хотелось шить для приемной дочери и для родных детей тоже. Я мастерила для Аддина и Шахиры со дня их рождения, это стало частью моего существа. Мне нравилось шить нарядные платья, летние сарафаны и широкие шорты, а потом из обрезков изобретать наряды для кукол.
На самом деле я сделала из дома не только убежище. Я превратила его в тюрьму и слишком боялась ее покинуть.
Уйти оттуда означало признать, что нашей большой семьи, состоящей из двух маленьких детей и троих относительно взрослых, где родители любят друг друга и живут в доме, куда с радостью приходят гости и друзья, больше не существует. К тому же это означало, что с точки зрения законов ислама я значительно сокращаю свои шансы встретиться с детьми.
Как только им станет известно о том, что я не замужем, Бахрин сделает все, чтобы меня признали падшей женщиной, которая не имеет никаких прав на своих детей. Для меня, Аддина и Шахиры будет лучше, если я по-прежнему буду сохранять видимость брака. Конечно, это был не лучший выход из сложившейся ситуации, но нужды детей всегда стояли для меня на первом месте, и даже самая призрачная надежда на то, что настанет день и мне разрешат поговорить с ними по телефону или придет письмо, помогала мне держать себя в руках.
Никто, кроме самых близких подруг, не знал о том, что кроется за благополучным фасадом. Они выслушивали меня, но не пропускали ни одного звука наружу, выступая в роли преданной и понимающей звукоизоляции. Храня мои секреты, они не осуждали ни мои страхи, ни мои безрассудные идеи. Это были лучшие в мире друзья. Особенно Деб Гриббл. Она принимала меня полностью без осуждения и с неизменной поддержкой. С Мэнди Фадж (ныне Холденсен) мы несколько лет были соседями. Мне очень повезло, что она стала моей подругой и удивительно сильным сторонником. С этими чудесными женщинами я могла смеяться, несмотря на обстоятельства, и просто быть собой. Сью Макартур, добрая душа, была моей самой давней подругой. Они вместе с мужем, Робом, стали крестными родителями Шахиры и Аддина. Эти люди просто любили меня и моих детей. Соучастница моих «преступлений», Салли Николс часто присоединялась к моим приключениям и поддерживала меня в самых щекотливых ситуациях. Позже мы стали часто путешествовать вместе, отрываясь по полной в Сан-Франциско и Вашингтоне. Хитер Браун всегда была рядом. Она позволяла мне заглядывать в свою жизнь, подсматривать за ростом и развитием лучшего друга Аддина, Джека, и гадать, каким мог быть сейчас мой сын. Но самое главное – с этими пятью женщинами я могла грустить. Они всегда позволяли мне эту роскошь. Когда я начинала сомневаться в себе, то брала телефон и говорила с дорогой Пэтси. Она всегда была непоколебимой оптимисткой и могла унять все мои страхи и снять усталость.
Покой, который я обрела в Африке, тоже был большим подспорьем, но я тогда почувствовала, что веду три практически не связанные между собой жизни. Одна – интеллектуальная, в которой я ощущала призвание к благотворительной деятельности и необходимость этой работы, поэтому не могла остановиться в придумывании различных проектов. Вторая – повседневная, когда занята приготовлением еды, работой или общением с людьми. И третья, в которой я жила прошлым, молясь и надеясь на совместное будущее со своими детьми. Я не знала, как совместить эти три жизни, и всякая попытка это сделать оставляла меня без сил.
Я продолжала борьбу за право встречи с Аддином и Шахирой. Я не сдавалась, но шли годы, я должна была умерить свой пыл и надеяться хотя бы на телефонный звонок. Теперь мне было позволено писать письма по образцу, навязанному Бахрином. Но эти письма давались мне кровью. Мне нельзя было включать в них ни одного слова о любви, как нельзя было говорить детям о том, что я хочу их вернуть домой. Я должна была отправлять их представителю Бахрина в Мельбурне, который, тщательно оценив каждое слово, решал, стоит ли отдавать письма моим детям. Вся эта великая уступка, сделанная мне в 1995 году, превратилась в грандиозную пиар-акцию для Бахрина и его адвокатов. Мне не верилось, что дети получат хоть часть того, что я им посылала через установленные каналы связи либо обычной почтой, но я продолжала писать по его формуле. Даже готовя подарки на дни рождения, я всячески старалась усыпить бдительность цензоров. Однажды я тайно поместила видеописьмо в пленку с фильмом «Звездный путь», надеясь, что детям будет позволено посмотреть фильм в одиночестве.
Отчаяние толкало меня на изобретение все новых путей общения с детьми. Я отправляла им открытки изо всех частей света, где бывала, никогда не забывая о том, что каждое слово может быть использовано против меня Бахрином. Ведь так легко извратить смысл почтовой открытки: мол, вот она, ваша любящая мамочка, развлекается, раскатывая со съемочной группой по всему миру.
Попытки, которые я предпринимала каждые три месяца, чтобы связаться с детьми, отнимали у меня колоссальное количество сил. Сначала меня охватывали гнетущие предчувствия, парализующие волю и заставляющие искать любой повод, чтобы отсрочить занятие этим делом. Потом я совершала деловой телефонный звонок представителям Бахрина в Мельбурне, прося разрешения поговорить со своими детьми. Дальше я набирала все телефонные номера известных мне резиденций королевской семьи, потом переходила к их рабочим телефонам. А затем просто сидела в спальне, вцепившись в малайзийскую телефонную книгу, которую привезла мне подруга из командировки в Малайзию, набирая телефоны всех людей, которые могли оказать мне помощь хотя бы косвенно. Я настолько привыкла молить незнакомых мне людей о помощи, что уже не замечала, как это делала: просила передать им записку или хотя бы рассказать, как выглядят и чем сейчас занимаются Шахира и Аддин. Я не стеснялась просить. Мне было наплевать на унижения, а грязная ругань, которой меня осыпали, стекала с меня как с гуся вода. Правда, злорадный смех, который я однажды услышала в трубке и из-за которого не выдержала и расплакалась, явился явным намеком на то, через что сейчас могли проходить Шахира и Аддин. Я чувствовала себя разбитой и уничтоженной: мои дети росли среди этих бессердечных людей, в окружении религиозных предрассудков и глухоты к человечности. Только один человек из всех, с кем мне довелось разговаривать, был со мной любезен, но только чтобы потом высмеять меня в Интернете ради достижения политических целей. Чем же я могла помочь своим ненаглядным детям, когда они были так далеко и их так хорошо охраняли от меня?
![Сергей Лексутов - Ефрейтор Икс [СИ]](/uploads/posts/books/99839/99839.jpg)
