Саймон Монтефиоре - Красный монарх: Сталин и война
Интересно, каким увидели Иосифа Виссарионовича в то утро соратники и помощники. Микояну показалось, что он был подавлен. Жукову бросились в глаза бледность и явное удивление вождя. Генсек сидел за покрытым зеленым сукном столом и держал в руках незажженную трубку. Воронов считал: Сталин упал духом и испуган. Но все сходились во мнении, что, по крайней мере, он находился в своем кабинете и, как всегда, держал все нити управления в собственных руках.
В тысячах километров от столицы, на фронтах, в это время царили полная неразбериха и паника. В Кремле обстановка была иной. Сотрудник Совнаркома Чадаев вспоминал, что Иосиф Виссарионович говорил очень медленно, тщательно подбирал слова. Порой его голос начинал немного дрожать. Однако и в эти минуты, как ни поразительно, он не отказался от мысли, что война может быть провокацией немецких генералов. Он был убежден: в высшем командовании вермахта у Гитлера наверняка есть свой «Тухачевский».
– Гитлер просто ни о чем не знает, – уверенно заявил вождь.
Сталин решил не отдавать приказ об отражении нападения до тех пор, пока не прибудут новости из Берлина.
– Этот негодяй Риббентроп провел нас, – несколько раз повторил он Микояну.
Адольфа Гитлера вождь по-прежнему ни в чем не обвинял. Сталин приказал Молотову:
– Мы должны немедленно связаться с немецким посольством.
Вячеслав Молотов позвонил в посольство из кабинета Сталина. Оказалось, граф Шуленбург уже звонил в кабинет Молотова, чтобы попросить немедленно его принять. «Я бросился из сталинского кабинета наверх к себе», – рассказывал наркоминдел. Чтобы добраться от Маленького уголка до своего кабинета, ему понадобилось около трех минут.
Шуленбург приехал с Хильгером. Он вошел в знакомый кабинет, второй раз за ночь и в последний раз в своей карьере. Кремль уже освещали первые лучи летнего солнца. В воздухе повис аромат акаций и роз в Александровском саду.
Шуленбург зачитал телеграмму, которая пришла в три часа ночи по берлинскому времени. Концентрация советских войск на границе вынудила Третий рейх принять соответствующие контрмеры. Когда он закончил, лицо Молотова исказилось от недоверия и гнева. Наконец он произнес, сильно заикаясь:
– Это что, объявление войны?
Шуленбург был так взволнован, что не мог говорить. Он лишь печально пожал плечами. Наконец гнев наркоминдела поборол шок.
– Послание, которое вы мне только что передали, может означать только объявление войны! – почти прокричал Вячеслав Молотов. – Немецкие войска пересекли нашу границу. Немецкие бомбардировщики уже полтора часа бомбят такие советские города, как Одесса, Киев и Минск…
Нападение немецких войск Молотов назвал неслыханным в истории злоупотреблением доверия и добавил, что Советский Союз не сделал ничего, чтобы заслужить подобное отношение к себе. На этом разговор закончился. Граф фон дер Шуленбург, которого Гитлер казнит за участие в июльском заговоре 1944 года, пожал руку хозяину кабинета и ушел.
Сразу после этого Вячеслав Молотов побежал в кабинет Сталина.
– Германия объявила нам войну! – сообщил он.
Услышав эти слова, Сталин как-то обмяк и надолго погрузился в раздумья. «Молчание было долгим и зловещим, – вспоминает Чадаев. – На его рябом лице застыла сильная усталость». Жуков свидетельствует, что в эти минуты он единственный раз в жизни видел упавшего духом Сталина.
Наконец вождь пришел в себя.
– Враг будет разбит по всему фронту! – оптимистично заявил он и обратился к военным: – Что вы предлагаете?
Жуков предложил приказать приграничным округам сдерживать натиск немецких войск…
– Разбить и уничтожить, – прервал своего помощника нарком Тимошенко, – а не просто сдерживать!
– Напишите приказ, – кивнул Сталин, который, похоже, все еще находился под впечатлением своего ужасного заблуждения. – Границу не переходить.
Тимошенко, но не Сталин подписал несколько приказов, выпущенных в первое утро войны. Чадаев обратил внимание, что настроение в просторном кабинете постепенно поднималось. В первые часы войны, говорил он, все были полны оптимизма.
Несмотря ни на что, вождь продолжал упрямо цепляться за осколки своих разбитых иллюзий. Он сказал, что еще надеется решить конфликт дипломатическим путем. Услышав эти глупые слова, все промолчали. Только Молотов, товарищ вождя с 1912 года, один из немногих, кто осмеливался спорить с ним, возразил:
– Нет, это война, и тут ничего уже не сделать!
К середине дня масштабы немецкого наступления и упрямство Вячеслава Молотова поколебали уверенность Сталина в том, что мир с Гитлером еще можно спасти.
Красная армия была разгромлена. Самые сильные войска Сталин держал на юге. Немцы же сейчас стремились к Ленинграду и на Украину. Самая сильная гитлеровская группировка была нацелена на Москву. Группа армий «Центр» двумя клещами разорвала советский Западный фронт под командованием генерал-полковника Павлова. Контрнаступление советских войск провалилось. Немецкие танковые дивизии устремились к Минску и Москве.
Сталин реагировал на поражения бурным потоком грозных приказов и директив. Их содержание свидетельствует, что он слабо представлял реальное положение дел на фронтах. Однако работа или, вернее, имитация кипучей деятельности продолжалась. Маленький уголок был похож на проходной двор. Там постоянно сновали Берия, Маленков, Микоян, Каганович и Ворошилов. К обеду все они, как минимум, дважды побывали в кабинете вождя. Рекордсменом стал Лаврентий Павлович Берия. Ему посчастливилось разговаривать со Сталиным трижды. Мехлис пришел одним из первых, Кулик показался чуть позже. Каганович получил приказ срочно готовить поезда, чтобы вывезти из прифронтовых районов заводы с фабриками и 20 миллионов человек. Ничто, подчеркивал Сталин, не должно достаться гитлеровцам. Микояну надлежало снабжать армию.
Сталин продолжал вникать в каждый вопрос, в каждую мелочь. Его интересовало все: от длины и формы штыков на винтовках красноармейцев до заголовков в «Правде». В первые дни войны он не утратил ни ревности к славе других, ни безошибочного инстинкта к самосохранению и по-прежнему писал передовицы в главную советскую газету. В течение первой недели боевых действий журналисты несколько раз упоминали имя генерала Конева. Сталин нашел время позвонить главному редактору и резко упрекнул его за ненужное прославление Конева. Тот же редактор попросил разрешения напечатать статью одного журналиста, которого Сталин безжалостно критиковал перед войной.
– Можете печатать, – ответил вождь. – Товарищ Авдеенко исправился.
