Елена Прокофьева - Плевицкая. Между искусством и разведкой
А потом случилось то, о чем Надежда даже и мечтать бы и не посмела: настоящее чудо и такой взлет, какого никак уж не чаяла для себя крестьянка Курской губернии:
"Помню, в первых числах марта белое московское утро. Падал хлопьями тихий снег, ложился мягким пуховиком за окном, на подоконник, причудливо и пышно нарядил деревья, и все стало серебристым и светлым. Снег тихо колдует над Москвой, и впрямь стала Москва, словно Серебряная Царевна в своем покое снежном. Так бы и не отходила от окна, все смотрела, смотрела бы на эти белые колдующие хороводы, на притихшую, запушенную улицу, по которой с храпом проносятся рысаки, в дымке дыхания и снега, а бубенцы бормочут, смеются и все куда-то спешат, спешат. Сквозь белую дымку мелькают дуги расписные, легкие сани, седоки в бобрах. Зимнее московское утро, родимая Москва, Серебряная Царевна моя, сон далекий. Я помню, это было утро посте моего прощального бенефиса в театре "Буфф". В то белое утро, посте театральных именин, я и себя чувствовала именинницей, глядя на цветы и подарки, от которых было тесно в комнате. Горничная Маша, мой неизменный спутник тех лет, принимала мои успехи и на свой счет и говорила:
— Ну и подарков мы вчера получили — пропасть. А успех у нас был — ужасти.
В дверь постучали. Выбежав на стук, Маша вернулась с ошалелыми, круглыми глазами: просит приема московский губернатор Джунковский.
— Милости прошу, — сказала я входящему генералу Джунковскому. Губернатор был в парадном мундире.
Мне была понятна оторопь Маши при появлении в нашей скромной квартире такой блестящей фигуры: было с чего ошалеть.
— Я спешил к вам, Надежда Васильевна, прямо с парада, — сказал Джунковский. — Я приехал с большой просьбой, по поручению моего друга, командира Сводного Его Величества полка генерала Комарова. Он звонил мне утром и просил, чтобы я передал вам приглашение полка приехать завтра в Царское Село петь на полковом празднике, в присутствии Государя Императора.
— Кто же от своего счастья отказывается, — сказала я, вставая. — Только как быть с моим завтрашним концертом? Ведь это мой первый большой концерт в Москве, да и билеты распроданы.
— С вашего позволения я беру все это на себя. Я переговорю с импресарио, а в газетах объявим, что по случаю вашего отъезда в Царское концерт переносится на послезавтра.
Конечно, долго уговаривать меня не приходилось. Я была согласна. Генерал Джунковский сказал, что для меня оставлено место в курьерском, пожелал успеха в Царском Селе и распрощался. От неожиданной радости белого утра, от цветов, которые свежо дышали в моей комнате, у меня приятно кружилась голова. Я видела из окна, как серый в яблоках рысак унес закутанного в николаевскую шинель статного московского губернатора".
…Нет, нам, современным, не понять, что передумала-перечувствовала она в тот день! Быть приглашенной ко двору! Петь перед Государем! Просто видеть Его воочию, быть рядом с ним! Любовь к Царю воспитывалась с детства, в прямом смысле слова впитывалась с молоком матери. Каждый ребенок в России, ложась вечером в кроватку, молился не только о себе и своих близких, но и об Государе! И с возрастом это чувство не уходило, оно только менялось… Становилось иным — качественно. Но оставалось. Царей обожали и обожествляли. Единственная, даже мимолетная встреча с Царем — при выпуске из института благородных девиц или юнкерского училища — оставалась драгоценным воспоминанием, всю жизнь сохраняемым в тайниках души…
Когда уехал от нее московский губернатор, Плевицкая бросилась на колени перед киотом: молиться… Она так восходила к славе, с таким трудом поднялась из самых низов, из кафешантанного хора, и вдруг — уже завтра, завтра! — вершина, о которой еще сегодня утром она и мечтать не смела… Завтра она будет петь перед Царем! Важнее этого концерта у нее уж ничего в жизни не будет, потому что важнее этого ничего просто и быть не может! Господи, Господи, помоги! Только бы завтра петь хорошо! А послезавтра может уж и не быть, не важно, ничего не важно, только — завтра! Вся жизнь до сего момента и то, что будет после, все это — ради одного лишь мига, который наступит завтра, когда она предстанет перед Царем!
"В тот день Маша вертелась волчком, спешно готовясь к отъезду. Она уложила меня в постель набраться сил на завтра, а сама хлопотала. Надобно было решить важный вопрос: какое мы платье наденем. И решили мы надеть белое от Пантелеймоновой и украсить себя всеми драгоценностями, какие только имеются, а на голову еще парчовую повязку.
А позже я узнала, что Государь о моем пышном наряде отозвался неодобрительно и высказал сожаление, что я не была одета более скромно. Позже были скромны мои платья, когда я пела в присутствии Его Величества.
С трепетом садилась я в придворную карету. Выездной лакей в красной крылатке, обшитой желтым галуном, и с черными императорскими орлами ловко оправил плед у моих ног и захлопнул дверцу кареты. На освещенных улицах Царского Села мы подымали напрасные волнения городовых и околоточных: завидя издали карету, они охорашивались и, когда карета с ними равнялась, вытягивались. Такой почет, больше к карете, чем ко мне, все же вызывал у меня детское чувство гордости.
Через несколько мгновений я увижу близко Государя, своего Царя. Если глазами не разгляжу, то сердцем почувствую. Оно не обманет, сердце, оно скажет, каков наш батюшка Царь.
Добродушный командир полка В А. Комаров, подавая мне при входе в собрание чудесный букет, заметил мое волнение.
— Ну чего вы дрожите, — сказал он. — Ну кого боитесь? Что прикажете для бодрости?
Я попросила чашку черного кофе и рюмку коньяку, но это меня не ободрило, и я под негодующие возгласы В Л. Дедюлина и А А. Мосолова приняла двадцать капель валерианки. Но и капли не помогли.
И вот распахнулась дверь и я оказалась перед Государем. Это была небольшая гостиная, и только стол, прекрасно убранный бледно-розовыми тюльпанами, отделял меня от Государя. Я поклонилась низко и посмотрела прямо Ему в лицо и встретила тихий свет лучистых глаз. Государь будто догадывался о моем волнении, приветил меня своим взглядом. Словно чудо случилось, страх мой прошел, я вдруг успокоилась. По наружности Государь не был величественным, и сидящие генералы и сановники рядом казались гораздо представительнее. А все же, если бы я и никогда не видела раньше Государя, войди я в эту гостиную и спроси меня — "узнай, кто из них Царь?" — я бы не колеблясь указала на скромную особу Его Величества. Из глаз Его лучился прекрасный свет царской души, величественной простотой своей и покоряющей скромностью. Потому я Его и узнала бы.
