Игорь Оболенский - Романовы. Запретная любовь в мемуарах фрейлин
В то время никто не мог и представить, какую большую роль ему предстоит сыграть в истории России.
(В 1917 году Чичерин вернулся в Россию и стал заместителем наркома иностранных дел Льва Троцкого. В 1918 году стал наркомом иностранных дел и занимал эту должность до 1930 года. Ленин называл Чичерина «великолепным работником, добросовестнейшим, умнейшим, знающим». Умер в Москве в 1936 году. — Прим. перевод.)
Из Лондона мы отправились через Симплон и Домодоссола в Италию. В паспорте моего мужа было указано, что он член Государственной Думы России, и было забавно слышать, как итальянцы, видя эту запись, восклицали: «А, депутато руссо!»
В Риме я снова встретилась со своей старинной подругой, княгиней Барятинской (племянницей фельдмаршала). С ней я и проводила большую часть времени, пока мой муж бывал со своей матерью.
По вечерам мы слушали чтение отрывков из дневников отца княгини, который был морским офицером. Дневник оказался довольно забавен, поскольку автор был человеком веселым и умел пошутить.
Мы часто ходили на вечера к русскому посланнику Гирсу, где встречали интересных людей, среди них — Барреца.
Моя свекровь, одетая в черное и с императорским шифром, на этих вечерах всегда производила величественное и яркое впечатление. Она вообще была примечательной женщиной, с мужским умом и характером.
Она осталась вдовой в 20 лет с четырьмя сыновьями и маленьким доходом, на который сумела поднять детей. Ее муж был дипломатом и русским посланником при Папском дворе, а затем министром в Карлсруэ в великом герцогстве Баденском. Там он и умер.
После смерти мужа моя свекровь решила, что Веймар — это лучшее место, где ее дети смогут получить образование. Атмосфера Клейн Рупа с ее немецким шовинизмом — национальным и религиозным — казалась ей неприемлемой. Там не было простора для ее ума. Кроме того, она была русской и православной.
Последней каплей, заставившей ее с детьми покинуть Клейн Руп, стал инцидент, когда опрокинулись сани, в которых они сидели. «Это невозможно, — воскликнула женщина, — жить в такой варварской стране, где не могут даже нормально править!»
С 1864 по 1927 год она жила за границей, так ни разу и не навестив Клейн Руп. Зиму проводила в Риме, а лето в Веймаре. Именно там она и услышала известие о начале Великой войны 1914 года. Немецкое правительство хотело выслать ее в Россию, но благодаря дружескому участию принца Булова ей позволили уехать в Рим.
Мне бы хотелось задержаться в Риме, но муж стремился вернуться домой. В конце ноября мы покинули итальянскую столицу и через Швейцарию и Францию отправились в Лондон. Здесь мы снова провели несколько дней с Чичериным.
Рождество мы встретили в Петербурге, а Новый год вновь отпраздновали в Рупе. Здесь мы оставались вплоть до открытия Думы.
На церемонию открытия я отправилась вместе с подругой. Мы сидели в галерее, когда, к нашему изумлению, в Зале появился император, сопровождаемый своим братом. Высочайший визит был настолько неожидан, что мой муж даже отсутствовал в тот момент.
Это был последний раз, когда я пела национальный гимн «Боже, царя храни».
Через несколько дней император принял во Дворце нескольких членов Думы, среди которых был и мой муж.
Описывая тот прием, муж рассказал мне, как тяжело и больно было ему видеть Наследника, стоявшего, молча и застенчиво, рядом с отцом, державшим его за руку. Когда цесаревича потом спросили, как ему понравился прием, мальчик ответил: «Как можно получить удовольствие, когда твой отец держит тебя за руку и не позволяет вымолвить и слова!»
Глава 15
Накануне революции Керенский выступил, как считалось, с хорошей речью в Думе. Правда, на меня она не произвела особого впечатления. Мне казалось, что я, скорее, слушаю потуги юного школьника, нежели выступление зрелого политика.
(Александр Федорович Керенский, глава Временного правительства, закончивший свои дни в возрасте 8 9 лет в эмиграции. Сын директора симбирской гимназии, в которой учился Владимир Ленин. Будучи депутатом 4-й Государственной Думы, призвал депутатов не подчиняться указу императора о роспуске Думы. Указ был подписан 26 февраля 1917 года, что и стало поводом для того, чтобы назвать революцию «февральской».
В октября 1917 года бежал из Зимнего дворца на захваченном его адъютантами автомобиле американского посольства. По воспоминаниям писателя Сомерсета Моэма, находившегося в те дни в Петрограде, Керенский запомнился ему тем, что бесконечно произносил речи. — Прим. перевод.)
Выступление в тот раз не было закончено, так как заседание отложили и мой муж сумел достать для меня пропуск на следующий день, чтобы я сумела наконец дослушать речь.
Но на другой день муж пришел домой и сказал, что речь не будет закончена уже никогда, так как Дума распущена. А еще через день стало известно, что солдаты нескольких полков бежали из своих казарм, захватив оружие, и теперь раздают его народу.
Члены Думы решили провести неофициальное собрание, на котором присутствовал и мой муж. Но едва они собрались, когда стало известно о поездке Шульгина и Гучкова к императору с требованием отречения.
После этого мой муж отказался идти в Думу, так как не хотел нарушать клятву верности, данную императору. Его друг посмеялся над этим его решением. «Брось, — сказал он. — Это всего лишь твои феодальные предрассудки».
Череда беспорядков и путаницы тем временем лишь набирала оборот.
Великий князь Кирилл прибыл с полком моряков, и никто не знал, чью сторону они примут — монархистов или революционеров.
Тем не менее я еще могла свободно передвигаться по улицам. Как-то я проходила мимо Военных складов и заметила, как толпа сбивала двуглавого орла, до этого венчавшего входные двери. Я спросила окружавших меня людей, зачем они это делают. Но они оставались немы и продолжали действовать крайне сосредоточенно.
В первый день революции принцесса Ольденбургская прислала за мной машину, чтобы та доставила меня к ней на партию в карты. Вечером машина доставила меня обратно домой.
На следующий вечер я попросила принцессу одолжить машину, чтобы я могла поехать на Выборгскую сторону проведать подругу. Принцесса выполнила мою просьбу, и я смогла съездить туда и обратно без всяких происшествий.
На улице, казалось, не было ни души. Зато уже на следующий день доехать куда-либо было невозможно. И мне уже приходилось пешком навещать графиню Сольскую и принцессу.
После этого я могла навещать своих друзей уже только пешком. Однажды, проходя по Сергеевской улице, я увидела в окне свою давнюю подругу княгиню Оболенскую. (Княгиня одно время была фрейлиной императрицы Марии Федоровны и являлась ее близким другом.) Она узнала меня и кивком головы пригласила войти.
