Франсуаза Саган - Не отрекаюсь…
Вы, похоже, неплохо уживаетесь с мыслью о смерти.
Но смерть – это еще и худшее из всего, что может быть, это кошмар. Мне случается проснуться ночью и сказать себе – вот глупость-то! – сама не знаю почему: «Милая моя, а ведь однажды тебя не станет». О! Кошмар! Никто не может смириться, задумавшись, ночью или в любое другое время, с этим ужасным, каждодневным путем к смерти.
И никто рядом не может сделать его менее ужасным…
Можно разделить немножко. Отдохнуть иногда на чьем-то плече…
Помните «Золотую голову»? Когда умирает Селеста… Эти двое бесконечно любят друг друга, однако ясно, что один из них умрет, а другой останется жить. И ничего не поделаешь: они совсем одни. Тот, кто умирает, возненавидел другого и говорит ему: ты ничего для меня не сделал.
Это как Рембо, умирающий в марсельской больнице. Он сказал своей сестре: «Я умру, а ты пойдешь на солнце», – вне себя от ярости.
А вы…
Иногда, лежа в постели, я говорю себе, что умру, что мои близкие тоже умрут, и от этого мне хочется сделать тысячу разных вещей. Часто, когда люди со мной говорят, я вдруг вспоминаю, что они умрут, и тогда слушаю их уже иначе. Я вижу их такими, какие они есть, какие все мы, и мне хочется освободить их от этой вечной комедии, спросить, зачем они так суетятся, принимают себя всерьез, к чему этот важный вид. Хочется сказать им, что для них главное; хочется, чтобы они выпили. Я люблю этот неуловимый, эфемерный момент, когда, после нескольких рюмок, люди расслабляются, забываются, освобождаются от всего напускного, наигранного: маски падают, и они наконец-то говорят о настоящем. О метафизике, быть может. Нас постоянно тянет к метафизике.
К Богу?
Бог – это, может быть, и выход, но не для меня. Мориак говорил, что я ближе к благодати, чем иные верующие, – но я вообще очень любила Мориака, у него был необычайно живой ум. Мне нравится, что во мне, в моей жизни есть некая неудовлетворенность, которая взывает.
Вы никогда не верили в Бога?
Разумеется, я верила в Бога, я же провела юность в монастырях. Потом я начала читать Сартра и Камю, а когда меня привезли в Лурд, это меня добило. Я отреклась от Бога лет в тринадцать-четырнадцать, с категоричностью, свойственной этому возрасту.
И потом вам никогда не хотелось вернуться к Богу?
Вера иной раз чертовски упрощает жизнь, а порой она же ее усложняет. Я ничего не имею против христиан, все, в ком живет некая страсть, достойны уважения, но я сегодня на самом деле атеистка. Я скорее соглашусь с Фолкнером, что «праздность порождает все наши добродетели, наши самые приемлемые качества: созерцательность, спокойствие, лень, ненавязчивость, хорошее пищеварение, как физическое, так и духовное…»
Любопытно, по легенде, ваш мир – большие города, ночь, алкоголь и т. д., а вы рассуждаете о счастье, о времени, как могут рассуждать те, кто живет ближе к природе, в деревне. Где же ваши корни?
Я обожаю деревню, я там выросла, жила до пятнадцати лет и часто туда возвращаюсь. Я люблю воздух, он мне необходим, люблю траву, люблю ездить верхом, гулять километрами, никого не видя, люблю реки, запах земли. Я оттуда, от земли.
Где вы предпочитаете жить?
Я всю жизнь мечтала иметь собственный дом в деревне, чтобы в нем было много комнат, больших комнат… иметь пристанище, свой порт, где можно бросить якорь. Я не боюсь умереть, но стоит мне подхватить насморк, я пугаюсь… И я люблю только старые дома.
У вас есть такой дом в Нормандии.
Дом в Экемовиле – единственное, что мне удалось сохранить. Все утекает у меня сквозь пальцы, выскальзывает из рук. Этот дом я купила как-то сдуру, да так он у меня и остался. Ветхий, продуваемый ветром, но красивый, приятный, уединенный. Это дом XIX века, длинный, просторный, в нем много комнат. Раньше он принадлежал Люсьену Гитри[26], он о нем пишет; Альфонс Алле[27] тоже упоминает о нем в своих книгах. И потом, у меня прекрасные отношения с животными. Всегда у меня были собаки, кошки. Ах! Эти собаки, с ними никогда не получается погреться у камина, они занимают лучшие места. А однажды вечером мы были с друзьями в ночном клубе на Монпарнасе, и помню, там был номер с дрессированными собачками. Юки (пес неизвестной породы, выбранный в приюте Общества защиты животных, которого я любила и потеряла), допущенный в заведение по особой протекции, до тех пор мирно спал, положив голову мне на колени. И тут он, вдруг проснувшись, вспрыгнул на сцену и стал гоняться за своими учеными коллегами. Это было изумительно.
Только собаки и кошки?
Однажды, уже давно, мне подарили коня: Пинпина. Он грустил. Для компании я купила ослика. Но вот Пинпин умер, и тут уже захандрил ослик. Я купила другую лошадь, которая, в свою очередь, после смерти ослика смертельно заскучала. Я купила другого ослика… Сегодня эта парочка неразлучна, как Лорел и Харди[28].
Чтобы завершить перечень ваших вкусов, надо теперь поговорить немного о музыке, о живописи…
Я очень люблю музыку. Я из тех людей, у которых слух развит лучше зрения. Мне в жизни нужен звуковой фон, и какое это прекрасное изобретение – проигрыватель. Музыка доступна в любое время, можно наслаждаться ею весь день. А вот чтобы наслаждаться живописью, надо посещать музеи, куда-то идти, смешиваться с толпой, прятаться от смотрителя, закурив сигарету… тут моя лень пересиливает. И потом, у меня в голове есть свой воображаемый музей, воображаемые краски. Когда пишу, я создаю собственные картины. Но как, спрашивается, создать у себя в голове музыку? Симфонии у себя в голове, ложась вечером спать, я не слышу. Зато закрывая глаза, даже чуть прищурившись, вижу солнышки.
Какую музыку вы предпочитаете?
Моя страсть – Моцарт, и есть еще эпизодические страсти: Брукнер, Малер, опера. Когда я слушала «Травиату» в Нью-Йорке, во мне как будто что-то щелкнуло. Кстати, у меня есть картина, которая так и называется: «Вечер в опере», смешная такая. Она не представляет никакой ценности, как, впрочем, и все мои картины. Есть еще одна, я очень ее люблю, на ней изображен голландский обед. Но у сотрапезников такие глаза… они точно сумасшедшие. Ну совершенно «зинзин»[29]. Я заказала медную табличку, как в музеях, с надписью: «Обед у Ван Зин-Зинов». И нашлись люди, которые, увидев ее, многозначительно говорили мне: «О, у вас есть Ван Зин-Зин!» Веселая история, правда?
